Сам - Николай Воронов

В полночь священный автократ объявил о трехдневном трауре по маршалу Данциг-Сикорскому, умершему от старости. Накануне похорон Болт Бух Грей присвоил ему, как одному из пионеров сексрелигии и генофондизма, новое посмертное звание «Спаситель нации». На поминках хмельной Миляга расчувствовался перед Фэйхоа от воспоминания, что он и Курнопай были приговорены к замурованию, да уцелели, благодаря доброму сердцу правителя, и возвысились до чрезвычайности. Не ища повода для нарушения державной тайны, шепнул ей на ухо, что маршал застрелился из-за самокритического надрыва. Фэйхоа испугалась, как бы Курнопай тоже не покончил с собой, и пригрозила Миляге, если не прикусит язык, рассказать священному автократу о навете на спасителя нации Данциг-Сикорского. Миляга раскаялся — сболтнул, так как выпил лишку. Фэйхоа не уберегла мужа от правды. Перед заседанием кабинета министров Болт Бух Грей попросил Курнопая к себе; с укоризной он выговорил ему за то, что его способность к мучительству сомнений начинает производить пагубное влияние на натуры, не склонные к рефлексии.

У подъезда, так уж повелось, Курнопая встречали ходоки за справедливость, жалобщики, заявители о безобразиях… В особняк державного ревизорства они не хотели обращаться по разным причинам: страшились, что за ними подслеживают, что в кабинетах чиновники снимут их на видеомагнитофон и за большие деньги продадут кассеты преступникам, что от официального обращения толку не будет, потому как те, кто там принимает, поставлены не для ради честности, а для обмана, козней, в лучшем случае — для уговора… Они надеялись лишь на совесть Курнопая, потому и поджидали его возле дома. Просители, как правило, были из простонародья. На этот раз его встречали девушки племени альгамейтов: по синим волосам розовые лотосы, на мешковине кофточек бурый трафарет охотника, который целит пикой в марлина, стоя на корме пироги, прямые юбочки потрескивают пластинками бамбука.

Межгосударственному тресту понадобилась береговая полоса Огомы, занимаемая альгамейтами, где геологический спутник обнаружил нефть. Племени предложили выкуп и переезд в пристоличный портовый поселок развлечений. Племя не согласилось. При помощи сил порядка из соседней страны Клингийи его вывезли на вертолетах в джунгли. В прошении, обращенном к верховному ревизору, девушки умоляли спасти их капельный народ от гибели в джунглях, где, кроме трясины и злых духов, ничего нет.

Чем прискорбней была история, тем стремительней действовал Курнопай: затянешь — события перейдут в состояние необратимости.

Выслушивая альгамеек, он обдумывал вариант незамедлительных решений. Он сразу помчался бы в свою резиденцию, если бы не присутствие старика, борода которого была распластана во всю ширину груди. Ощущение какой-то зависимости от этого старика, тем более зависимости от него племени альгамейтов мешало Курнопаю броситься к машине и погнать к державному ревизорству.

Старик стоял в тени саговника, и так как сквозь перистые ветки, чуть выше его головы, садило резким светом фонаря, разглядеть лицо было невозможно. Кабы не белая, с морозцем седина, то и борода оставалась бы в черной глухоте. На миг, едва бородач полуповернул лицо, обозначился в наплыве рыхлых век глаз тапира, правда, лишенный спокойствия этого увальня горных отрогов, мерцающе-тревожный и, почудилось, такой знакомый, что сердце загоревало до ностальгического обмирания.

Обычно просители обретались тут же в сквере. Под влиянием энергии, исходившей от старика, удалось Курнопаю уговорить девушек заночевать в гостинице ревизорства; находилась она неподалеку.

К подъезду он пошел один и уже около ступенек загреб ладонью позади себя, зная, что старик ждет, будто они заранее условились о встрече.

Первым в подъезд не позволил себе войти, хотя и тревога, точно сквозняк, прокатилась по спине.

Когда бородач скользнул мимо через распахнутую дверь парадного, Курнопай удивился, что от стремительного подъема по ступенькам стариковское дыхание не зачастило. Собственно, дыхание-то он не услыхал, и тотчас ему стало ясно, что это Ганс Магмейстер, который успокаивал дыхание после бега тем, что затаивал его; тому же он учил следовать курсантов во всех случаях, вызывающих напряженную пульсацию легких. Если кто-то пугался затаивать дыхание, боясь, что легкие лопнут от натуги, то Ганс Магмейстер советовал съесть воздух и мигом перекрыть гортань.

Чисто перекрыл свою гортань Ганс Магмейстер: возле клети лифта он поприветствовал Курнопая невозмущенным голосом, а ведь парадное было не о три ступеньки, а о двадцать одну.

В отличие от курсантов, с кем Ганс Магмейстер занимался мимикрологией, преподаватели училища считали его человеком потаенной судьбы и, по мере возможности, уклонялись от общения с ним. Предостерегаемый ими (ничего определенного, так, намеки с помощью прижмуров глаз, щечно-губных ужимок), Курнопай благодушествовал. Да разве вечный аналитик, выдумщик, оригинал способен на подлость?

В кабине лифта, отделанной черными пластинами эбенового дерева, высветилось до подробностей лицо Ганса Магмейстера: лиловые зрачки, морщинки по носу, меленькие, точно корешки травы, впросинь бескровные губы. Раньше, без бороды, оно воспринималось как страдальческое, с уклоном в жесткость. Теперь, в окладе мерцающих волос, его иначе не определить, чем лицо праведника, кого и во сне не морочит греховность. И вдруг Курнопаю сделалось больно за себя: как тогда, так и теперь Гансу Магмейстеру удалось перекрыть его проницательность. Раньше ему не приходило в голову подключать афоризм Ганса Магмейстера «Искусство охмурять блистательней искусства правды» к нему самому. Что-что, а искусство охмурять, наверно, небезотносительно к великому ведуну мира иллюзии, гипноза, экстрасенсики?

Закручивала, закручивала Курнопая накатная волна подозрения. Ожидалось, лишь только они выйдут из лифта, окончится этот закрут. Однако подумалось нежданно: «Подослан». И не запротестовал, хотя то и дело чувствовал, что впадает в измышление вопреки собственному желанию.

А сомнение уж несло Курнопая к горькой уверенности, что не осталось для Ганса Магмейстера закрыто его состояние. В гостиной, чтобы удостовериться в этом и покаяться, выверил выражение лица Ганса Магмейстера и, кроме заботы, ничего в нем не обнаружил.

Ганс Магмейстер училищных лет всего лишь числился для Курнопая опальным. Типа забавы опала: по-молодому весело определялось ему положение социального государственного психолога для избранных. Замышленным для потехи, оно виделось еще из-за того, что он вроде бы нес наказание за вину Главправа, которая подразумевалась, но за которую властелин после смерти совсем не осуждался.

Не принимал Курнопай всерьез и деревенскую ссылку Ганса Магмейстера. Невзаправдашняя ссылка. Для какой-то надобности туда толкнули. Может, самого Болт Бух Грея поручение. Неровно дышит к фермерам священный автократ, на первое место их ставит в партийной иерархии, и они довольны, невзирая на то, что он не подпускает их к рычагам управления, даже своих родственников и тех оберегает от должностей за пределами сельской географии.

Вполне вероятно, что обожание возбуждает корысть. Раз поклянешься фермерству, то и обеспечь представительство у кормил власти. Да-да, не исключено, что Ганс Магмейстер внедрен в сельский округ для наблюдения за свежевозгорающимися процессами в крестьянской среде, а то и для ловкого их погашения.

Под воздействием этих мыслей о Гансе Магмейстере, вспомнился Курнопаю Музей Еретиков, где замурован прах Сыроедки, родной сестры Болт Бух Грея, уклонившейся от исполнения сексрелигиозных обрядов. И внезапно он надоумил себя на догадку, что Музей Еретиков — творение Ганса Магмейстера. Чему-то новому среди фермерства, что окажется неугодным Болт Бух Грею, Ганс Магмейстер сыщет умертвляющее определение.

Просьба Ганса Магмейстера об отмене опалы пришлась впротивоток внутреннему строю, который сложился в Курнопае по отношению к этому человеку. Если бы единственным препятствием было приятие его положения как заслуженного, то Курнопай без особых затруднений назначил бы следователей для проверки, справедливо ли наказуется столь немалый срок деятельности Ганса Магмейстера до революции сержантов и не искупил ли он уже свою вину. А то ведь было другое препятствие тому, чтобы он назначил следователей для пересмотра дела: его предубеждение, что все иезуитски хитрое, значит, пагубное, охраняющее произвол, мешающее совершиться честным народным выводам, измышливалось Гансом Магмейстером. Но гораздо большим препятствием было то, что Курнопай вдруг уверился, будто бы деятельность Ганса Магмейстера не просто не прерывалась, а продолжалась в курсе Сержантитета на Три «Бэ», да еще и при одном «Бэ» неоглашаемом, ну, понятно, и в сексрелигии, также в демографических новшествах, в которых, правда, проглянул вселенский здравый смысл, хотя и осуществляемый у них в стране ради наслажденчества элитариев, преступно безжалостного и вульгарного.