Противостояние - Стивен Кинг

– Вот ты где, пидорасина, – прошептал Мусорный Бак и тут же украдкой оглянулся, чтобы убедиться, что никто не слышал, как он ругается. Естественно, никто не слышал, потому что он находился на первом резервуаре «Чири ойл», да и внизу тоже никого не осталось. Только призраки. А над ним проплывали толстые белые облака.

Среди механизмов возвышалась широкая труба диаметром более двух футов с резьбой в верхней части для установки гибкого шланга. Труба предназначалась для откачки или для сброса, но поскольку резервуар под завязку был заполнен неэтилированным бензином, немного, может, с пинту, перелилось через край, оставив радужные дорожки на тонком слое пыли. Мусорный Бак отступил на шаг, сверкая глазами, с большим гаечным ключом в одной руке и молотком в другой. Бросил их, и они звякнули о железную крышу резервуара.

Ему даже не требовался принесенный бензин. Он поднял канистру и швырнул вниз с криком:

– Сбросить бомбы!

После чего с большим интересом пронаблюдал за траекторией ее полета. Где-то на трети пути канистра врезалась в лестницу, отскочила, потом, переворачиваясь, преодолела остававшееся до земли расстояние, выплескивая янтарную жидкость из образовавшейся при ударе дыры.

Потом он опять повернулся к трубе, обвел взглядом сверкающие лужи бензина. Из нагрудного кармана достал книжицу бумажных спичек, посмотрел на них виновато, зачарованно, возбужденно. Реклама на обложке сообщала, что вы можете изучить любой предмет в заочной школе Ласалль в Чикаго. Я стою на огромной бомбе, подумал он. Закрыл глаза, дрожа от страха и экстаза. Внутри его нарастало знакомое возбуждение, от которого немели пальцы рук и ног.

Эй, Мусорник, ты – гребаный поджигатель!

Из больницы в Терре-Хоте он вышел, когда ему исполнилось тринадцать. Врачи не знали, вылечился он или нет, но сказали, что вылечился. Им понадобилась его палата, чтобы засадить туда на пару лет другого чокнутого мальчишку. Мусорный Бак отправился домой. Он сильно отстал в учебе и, похоже, не мог наверстать упущенное. В Терре-Хоте его лечили электрошоковой терапией, а вернувшись в Паутенвилл, он ничего не мог запомнить. Готовился к контрольной, потом забывал половину и, конечно же, получал «неуд».

Но в течение какого-то времени он, во всяком случае, больше не устраивал пожаров. Казалось бы, все вернулось на круги своя. Убийца-шериф прикручивал фары к «доджам» в Гэри («Ставит колеса на развалюхи», – иногда говорила мать). Она снова работала в паутенвиллском кафе. Все шло хорошо. Правда, оставалась нефтяная компания «Чири», белые резервуары которой возвышались на горизонте, как побеленные огромные жестяные банки, а за ними поднимался в небо дым заводов Гэри – где работал шериф-убийца, – создавая впечатление, что город уже в огне. Он часто задавался вопросом, а как будут гореть резервуары «Чири ойл». Три отдельных взрыва, достаточно громких, чтобы разодрать в клочья барабанные перепонки, и достаточно ярких, чтобы изжарить глаза в глазницах? Три столба огня (отец, сын и святой отцеубийца-шериф), которые будут пылать день и ночь в течение долгих месяцев? А может, они вообще не загорятся?

Теперь он мог это выяснить. Легкий летний ветерок задул две первые спички, которые он зажег, и почерневшие огарки упали на клепаную сталь. Справа, у самого поручня высотой по колено, который тянулся по периметру крыши, он увидел жука, слабо перебирающего лапками в луже бензина. «Я – как этот жук», – обиженно подумал он и задался вопросом, что же это за мир такой, если Бог не только запихивает тебя в липкую гадость, как жука – в лужу неэтилированного бензина, но и оставляет в живых, чтобы ты трепыхался в течение долгих часов, может, дней… или, как в его случае, лет. Такой мир заслуживал сожжения, это точно. Он стоял с опущенной головой и ждал, приготовив третью спичку, чтобы зажечь ее, как только утихнет ветер.

После возвращения его называли и полоумным, и психом, и чокнутым, но Карли Ейтс, который теперь опережал его на три класса, вспомнил про мусорные баки, и так к нему прилипло это прозвище. Когда ему исполнилось шестнадцать, он, с разрешения матери, бросил школу (А чего вы ждали? Они сожгли ему мозги, там, в Терре-Хоте. Будь у меня деньги, я бы подала на них в суд. Они называют это шоковой терапией. Проклятый электрический стул – вот как называю это я!) и начал работать на мойке машин «Протрем и полирнем»: намылить фары/намылить пороги/поднять дворники/протереть зеркала/эй, мистер, полировать будем? И еще какое-то время все шло хорошо. Люди окликали его с углов улиц или из проезжающих автомобилей, интересуясь, что сказала миссис Семпл (уже четыре года как покойная), когда он сжег ее пенсионный чек, и надул ли он в постель после того, как сжег тот дом в Седли; и они свистели друг другу, стоя у магазина-кондитерской или привалившись к стене бара «У О'Тула», орали, советуя спрятать спички и затушить сигареты, потому что Мусорный Бак уже рядом. Голоса постепенно стали призрачными, голоса – но не камни, летевшие из темных проулков или с другой стороны улицы. Однажды из проезжавшей машины в него запустили полупустой банкой пива. Она попала ему в лоб, и он упал на колени.

Так и шла его жизнь: голоса, прилетавшие время от времени камни, «Протрем и полирнем». А в обеденный перерыв он обычно сидел на том же самом месте, что и сегодня, ел сандвич с беконом, салатом и помидором, приготовленный матерью, смотрел на резервуары «Чири ойл» и гадал, что произойдет, если их поджечь.

Так и шла его жизнь, пока однажды он не очнулся в притворе Методистской церкви с пятигаллонной канистрой от бензина в руках, а сам бензин был разлит повсюду, особенно щедро – по груде старых псалтырей в углу. В тот самый момент Мусорный Бак остановился и подумал: Это плохо, нет, не просто плохо, а еще и ГЛУПО, они поймут, кто это сделал, поймут, даже если это сделает кто-нибудь другой, и «упекут тебя». Так он думал, вдыхая запах бензина, а голоса трепыхались и кружились в его голове, словно летучие мыши на колокольне с привидениями. Потом его губы растянулись в медленной улыбке, он перевернул канистру и побежал с ней по центральному проходу, разливая бензин, пробежал весь путь от притвора к алтарю, как жених, опоздавший на собственную свадьбу и настолько нетерпеливый, что уже не в силах удержать горячую жидкость, больше подходящую для использования на брачном ложе.

После этого он вернулся в притвор, вытащил из нагрудного кармана единственную деревянную спичку, чиркнул ею о молнию джинсов, бросил на груду псалтырей, с которых капал бензин, попал. Вспыхнуло пламя, и на следующий день он уже ехал в Подростковый исправительный центр северной Индианы мимо черных и еще дымящихся развалин Методистской церкви.