Дело принципа - Денис Викторович Драгунский

— Вот как? — удивился Фишер. — Расскажите.

— Ах, ерунда в сущности, — сказала я. — Поскольку моя мама единственная и последняя носительница старинной и знаменитой фамилии графов фон Мерзебург, в ответ на ее прошение кайзер всемилостивейше соизволил разрешить ей передать эту фамилию ее единственной дочери, то есть мне, с дозволением передать ее моему сыну, если таковой случится, вместе с графским титулом. То есть я не графиня, а вот мой сын будет графом фон Мерзебург. А если не будет сына, то даже моей дочери для передачи моему внуку, вот тем же самым манером. Добрый милый дедушка-кайзер!

— Отлично, — сказал Фишер. — А теперь посмотрим сюда.

И стал переворачивать фотографии.

XXIII

Он стал переворачивать фотографии, приговаривая при этом:

— Старинный полицейский анекдот про фотографии, помните? Полицейский инспектор показывает арестованному пачку фотографий. «Вы знаете этих людей? Кого вы здесь знаете?» Арестованный отвечает: «Этого не знаю, этого не знаю, этого не знаю. Не знаю, не знаю, не знаю. А вот эту рожу поганую, этого подлеца — вообще ни разу в жизни не видел, не встречал и понятия не имею, кто он и как зовут!»

Отто Фишер засмеялся.

Почему-то вот с этой минуты я стала в уме иногда называть его не «господин Фишер», а «Отто Фишер» или просто «Фишер». То есть как будто мы теперь друзья и даже сообщники.

— А что, я уже арестована? — спросила я.

— Бог с вами! — Он даже рассердился чуточку. — Это просто шутка. У вас что, совсем нет чувства юмора?

— Не знаю, — сказала я. — Когда мне смешно — я смеюсь. А какого-то там особого чувства юмора у меня нет. — Отто Фишер посмотрел на меня очень внимательно. — Это такая шутка! У вас что, совсем нет чувства юмора?

Он засмеялся в ответ.

— Итак, приступим, — сказал он.

Фотографии лежали на столе. Их было штук двадцать. Вернее, не штук двадцать, а точнехонько двадцать штук. Четыре ряда по пять. Фотографии были разные.

Большинство — нормальные кабинетные снимки, портреты. Внизу даже виднелись вензеля фотографов. Некоторые были сфотографированы на грязно-сером фоне. Рядом с головой была приспособлена линейка. То есть это явно были полицейские фотографии. Но все они были пересняты на одинаковые квадраты матовой фотографической бумаги. Наверное, господин Фишер и в самом деле работал в каком-то полицейском управлении, где ему изготовили это лото.

— Итак, — сказал он, — посмотрите повнимательнее. Кого из этих людей вы знаете?

Я присмотрелась. Большинство лиц были совершенно незнакомые. Только один молодой человек в кадетской фуражке и френче с орлами на стоячем воротничке был отдаленно похож на брата моей подруги — Луизы Гунст, а вернее говоря, он был как две капли воды Луиза, а она говорила, что ее брат кадет. И хотя я ни разу его в глаза не видела, я почему-то была уверена, что это он и есть. Фридрих Гунст.

Я сказала об этом Фишеру.

— И это все? — удивился он.

— Да нет, конечно, — сказала я. — Вот мои новые друзья — Анна и Петер, — я вытащила их из общего пасьянса и отодвинула к углу стола. — Да вы и сами знаете, что я их знаю.

— Еще? — спросил Фишер.

— Еще, еще, еще… — протянула я. — Вот этот господин — официант в «Трианоне». Вот еще один господин, который все время там сидел на маленьком двойном диванчике у окна. Сидел и читал газеты. Я его видела там, наверное, столько же раз, сколько заходила в эту кофейную. Кажется, это драматический писатель Буркхаймер, он пишет либретто к новейшим операм. Пожалуй, все. Ах, нет. Еще вот этот арестант. Где я могла его видеть? — Я взяла его фотографию двумя пальцами, всмотрелась в его темное, наверное, смуглое лицо с красивыми, слегка сросшимися бровями. — Нет, — сказала я Фишеру, — все-таки нет.

— Ну а вот эту даму? — спросил он. — Неужели вы ее никогда не видели? Впрочем, откуда мне знать? Отвечайте.

На фотографии была довольно красивая женщина с какой-то странной прической. Вроде бы обыкновенный, но как-то необычно высокий пучок, торчащие из него шпильки и пряди волос, идущие к пучку от ушей большими полукружиями. Что-то китайское.

— Что-то китайское, — сказала я вслух.

— Верно, — сказал Фишер, — китайская маскарадная прическа. Эта женщина имеет поразительный вкус к жизни. Там, где другая ограничится желтым халатиком и какой-нибудь побрякушкой — я говорю о маскараде в китайском стиле, вы понимаете? — она не поленится полностью изменить свою прическу.

— Завидую, — сказала я, — но не узнаю.

— Врете или на самом деле? — спросил Фишер. — Даже не знаю, что тут удивительнее.

— А что такое? — рассеянно спросила я, продолжая вертеть в руках фотографию женщины с китайской прической и остро подведенными глазами.

— Ну как вам сказать, — усмехнулся Фишер. — Если вы врете, значит, вы считаете меня за полного дурака. А это, видит бог, несправедливо. А если вы действительно не узнаете свою мать — графиню Гудрун фон Мерзебург, то значит, у вас, уж извините, что-то с головой.

— А вам трудно было дать нормальный портрет?! — закричала я. — Зачем эти маскарадные штучки? — Я стукнула кулаком по столу, прямо по одной из фотографий, и увидела, что это тоже мамин снимок.

И еще, и еще — всего четыре штуки, если считать этот, в китайском стиле. Наверное, у меня в самом деле что-то с головой. Ну и ладно. Придется донашивать ту голову, какая есть. Ноги у меня некрасивые, голова сумасшедшая — ну и что мне теперь, с моста в реку? А не нравится — подите все к черту!

Я так и сказала Отто Фишеру и встала из-за стола.

— Допейте кофе, — сказал он, — доешьте штрудель.

— Ну хорошо, — сказала я, садясь. — Вот мы с вами узнали, поняли и удостоверились, что этих людей я знаю и помню. Вы бы еще добавили сюда моего папу, наших слуг и мою гувернантку — госпожу Антонеску. Какой смысл?

— Добавлять вашего папу и вашу гувернантку — действительно никакого смысла. Они к этому делу не имеют ни малейшего отношения. Особенно гувернантка.

— Что же за дело-то? — спросила я.

— Мы с вами не в управлении тайной полиции, поэтому я не могу брать с вас подписку о неразглашении. Но я уверен, что вы умный человек и сами все понимаете. Итак, попробую вам вкратце объяснить.

Он стал долго и подробно рассказывать о том, как он, несмотря на явное сопротивление или в лучшем случае безразличие своих коллег, практически в одиночку выявил довольно крупную и разветвленную организацию, которая