Том 4. Элмер Гентри - Синклер Льюис

Он знал, что буквально верить в чистилище, непорочное зачатие, в таинство святой евхаристии и непогрешимость чиноначалия для него так же невозможно, как верить в Зевса.

«Но разве не может быть, — размышлял он, — что все это сказка, и такая гениальная, что критиковать ее не менее бессмысленно, чем пытаться доказать недоказуемое? Здравомыслящий пастор не станет рассчитывать, что человек мало-мальски образованный мог поверить, будто месса способна хоть как-то повлиять на души, которые находятся в чистилище. Священник поймет, что такой человек будет воспринимать эту мессу как нечто подобное симфоническому концерту, и потом мне так одиноко без церкви, без друзей по приходу!..»

Он пошел советоваться с патером Мэтью Смисби, с которым прежде, в бытность свою священником, не раз встречался на обедах.

Достойный патер сидел за конторкой из Грэнд-Рэпидс, в комнате, ничем не отличающейся от делового кабинета, если не считать резного баварского буфета и распятия на голой оштукатуренной стене. Смисби был мужчина лет сорока; того же типа, что и Филипп Мак-Гарри, только пожестче.

— Вы кончали американский университет, отец, правда? — спросил Фрэнк.

— Да. Индианский. Хавбек университетской команды.

— Тогда, думаю, с вами можно разговаривать. Мне кажется, большинство ваших священников иностранцы не только по национальности — поляки, скажем, и так далее. Они вообще смотрят сверху вниз на наши американские нравы и хотят переделать нас по своему образу и подобию. Ну, а вы… Скажите: мог бы такой человек, как я, не скажу ученый, но, во всяком случае достаточно начитанный, который никогда не сможет поверить хотя бы одному слову ваших доктрин…

— Ого!

— …но на которого ритуал и общий дух вашей службы… произвели огромное впечатление, мог бы такой человек быть принят в лоно католической церкви честно, с полным пониманием того, что для него ваши догмы не что иное, как символы?

— Безусловно, нет!

— А вы не знаете священников, которые любят церковь, хоть и не верят каждой букве ее доктрин?

— Нет! Не знаю ни одного! Вам, Шаллард, не охватить умом весь авторитет и всю разумность церкви. Вы не созрели для этого. Вы слишком высокого мнения о вашем собственном ничтожном интеллекте. Вам не хватает святого смирения, чтобы постичь всю глубину многовековой мудрости, которая воздвигла эту твердыню. И вот вы стоите у ее стен — одинокая крохотная фигурка — и трубите в рог вашего самомнения, требуя, чтобы стражи проводили вас к командиру, ибо вы милостиво расположены оказать ему помощь. «Только пусть он имеет в виду, — заявляете вы, — что в моих глазах гранитные стены его крепости — простой картон, и я оставляю за собою право повалить их одним щелчком, когда мне надоест». Да если б вместо вас ко мне пришли проститутка или убийца и спросили: «Могу я здесь найти спасение?» — я бы крикнул им: «Да!» — и не пожалел бы жизни, чтобы им помочь. Но вы преступник хуже убийцы: вы одержимы гордыней ума. А между тем вы даже и не слишком умны, так что гордиться-то особенно нечем. И я не поручусь, что это не самое страшное из всех ваших преступлений. Всего наилучшего!

И когда Фрэнк в бешенстве распахнул дверь, добавил:

— Ступайте домой и молите бога о смирении.

— О вашем смирении? — отозвался Фрэнк. — И ваших манерах? Идти домой и молить бога, чтобы он сделал меня таким, как вы?

Через две недели Фрэнк — просто так, для собственного удовольствия — записал свое заключение по поводу этой беседы в специальную тетрадочку (он всегда имел ее при себе, чтобы записывать мысли, подходящие для проповедей: прежде — для тех, что он читал с кафедры, теперь — тех, что ему уж никогда больше не дадут читать):

«Католическая церковь — институт куда более совершенный, чем воинственная протестантская. Она не требует, чтобы ты пожертвовал ради нее любовью к прекрасному, чувством юмора и милыми твоему сердцу грешками. Она только отнимает у тебя честь, разум, сердце и душу».

Ко времени Дейтонского «обезьяньего процесса»[196] Фрэнк прослужил в Благотворительном обществе уже три года и стал помощником генерального секретаря. То были дни, когда наиболее ретивые представители консервативного духовенства увидели, что развитие наук ставит под удар их влияние, их красноречие, их доходы. Самые сообразительные из них поняли, что им угрожает опасностью не только биология, но и история, которая дает не слишком лестную характеристику христианской церкви; и астрономия, которая не находит на небе подходящего местечка для рая и вежливо посмеивается над версией о том, что кто-то остановил солнце ради того, чтобы помочь иудеям одержать верх в мелкой пограничной стычке; и психология, которая сомневается в умственном превосходстве полуграмотного деревенского священника-баптиста над квалифицированными работниками научных лабораторий; да и вообще все науки, которые преподают в современных университетах. Они догадались, что настоящая школа не должна обучать ничему, кроме бухгалтерии, агрономии, геометрии, мертвых языков, разлученных с занимательной литературой и оттого еще более мертвых, и, наконец, иудейской библии в том толковании, которое придают ей люди, великолепно обученные, чтобы обходить ее противоречия, — люди, именуемые в профессиональных кругах «фундаменталисты».

И, усвоив эту идею, духовенство вместе с наиболее почитаемыми мирянами стало немедля проводить ее в жизнь. Они создали десяток компетентных и отлично финансируемых организаций, которым вменялось в обязанность держать в страхе доморощенных законодателей отдельных штатов, грозя им поражением во время политических кампаний и подкупая елейным славословием, чтобы эти Солоны захолустья и трущоб запретили преподавать во всех государственных школах и колледжах те предметы, к которым евангелисты относятся неодобрительно.

Затея оправдала себя блестяще. В ответ на это ученые, в свою очередь, объединились в несколько организаций. Одна такая организация предложила Фрэнку выступить с чтением лекций. Обрадованный, что ему снова представилась возможность говорить с аудиторией, Фрэнк взял отпуск в зенитском Благотворительном обществе и стал готовиться к поездке.

Гордый и взволнованный приехал он в первый пункт своего турне — шумный современный город на Юго-Западе. Ему понравился этот город, и он искренне поверил, что прибыл сюда с «высокой миссией». Жадно вдыхал он воздух Запада, любовался зданиями, взметнувшимися ввысь там, где только вчера расстилалась прерия. Он улыбнулся, увидав из окна гостиничного автобуса афишу, сообщающую, что, по поручению Лиги свободной науки, его преподобие Фрэнк Шаллард выступит в Центральном доме рабочего с докладом на тему «Фундаменталисты и охота за ведьмами».

— Вот это да! Снова воюем! Я все-таки нашел ее, эту свою религию!

Он поискал глазами другие афиши… Все были сорваны.

В отеле его ждала напечатанная на машинке записка без подписи:

«Ты у нас в городе никому не нужен, чертов безбожник! Мы можем сами думать за себя, без всяких «либералов» со стороны. Если тебе дорога жизнь, выкатывайся из этого порядочного христианского города, пока не стемнеет. Если нет, да поможет тебе бог. Мы народ добродушный и поэтому предупредили тебя, но если ты не послушаешься, то во имя божьей справедливости мы сделаем все, чтобы ты получил сполна, что тебе причитается. Богохульников надо учить. Подумай, сладко ли тебе будет, если твою лживую рожу погладят плеткой? Комитет».

Не считая потасовок со сверстниками в детстве, Фрэнк никогда в жизни не испытывал и не применял насилия. У него задрожали руки. Он пытался ободрить себя: «Им меня не запугать!..»

Телефонный звонок, голос в трубке:

— Это кто, Шаллард? Говорит священник, ваш собрат. Фамилия значения не имеет. Я только хотел вас предупредить: вам бы лучше не выступать сегодня. У нас тут ребята грубые.

И тогда Фрэнк познал жаркую радость гнева…

Взглянув поверх графина с ледяной водой на столике, Фрэнк увидел, что зал, где должна состояться его лекция, наполовину пуст. В первых рядах сидели местные интеллигенты, большею частью серьезно заинтересованные и ужасающе бедные: молоденькая библиотекарша-еврейка с голодным взглядом; калека-портной; очкастый врач, сочувствующий радикалам, но такой отличный хирург, что его не пытались выжить из города… Затем пустые ряды, а дальше, в глубине зала, группа солидных, состоятельных и злобно ощерившихся горожан во главе с величественного вида мужчиной — либо актером, либо конгрессменом, либо популярным проповедником.

Когда Фрэнк, немного нервничая, начал лекцию, из группы респектабельных донесся негромкий ропот и шиканье.

Фрэнк говорил, что, посмеиваясь над «обезьяньим процессом» в Дейтоне, Америка недооценивает истинных размеров опасности, которую несет крестовый поход фундаменталистов. («Возмутительно!» — донеслись слова величественного мужчины.) Сейчас они прикидываются овечками, прикрываются фразами о добродетели. Но дайте им волю, и снова оживет инквизиция и опять начнется охота за ведьмами! Мы еще можем дожить до того, что увидим, как людей сжигают на кострах за отказ посещать протестантскую церковь.