Основы судебного красноречия (риторика для юристов). Учебное пособие 2-е издание - Ивакина Надежда Николаевна

Прервем на минуту чтение этого документа, пусть не очень литературно, но предельно ясно излагающего с позиций обвинения завязку гибели Игоря Иванова. Нашли ли вы здесь хоть ничтожные признаки хулиганского поведения Ивана Далмацкого? Искать же их абсолютно необходимо. Ведь речь идет о смертной казни человека, обвиняемого в убийстве именно из хулиганских, а не из других побуждений. Искать их необходимо и потому, что антиобщественное лицо хулигана и мотивы его поведения проявляются не только в предательском ударе ножом, но и в предшествующих ему многих других волевых актах, по которым мы можем судить о склонности личности к грубому нарушению общественного порядка и к проявлению явного неуважения к обществу, без чего нет хулиганских мотивов и самого хулиганства. Вернемся к фактам.

Следователь установил, что разбушевавшимся хулиганом был вовсе не Иван Далмацкий, а товарищ погибшего Иванова - ныне подсудимый - Александр Еременко. Это он без всяких поводов со стороны 17-летнего Владимира Далмацкого, брата подсудимого, исколотил Владимира, свалил его на пол и разбил ему лицо в кровь. Это он, Еременко, стоя в угрожающей позе, то есть готовый возобновить нападение, оскорблял братьев Далмацких отборной нецензурной бранью. Можно ли придумать лучший повод для старшего Далмацкого, если бы он был хулиганом, продолжать драку? Но Иван и не помышлял ни о мести за избитого брата, ни о ссоре с кем-либо. Как пишет следователь, он лишь помог подняться сбитому с ног брату и больше решительно ничего не делал. Хулиган редко обходится без площадной брани, без нецензурных слов, что в данном частном случае и проявилось в поведении Еременко, но отнюдь не Далмацкого. Ведь, как говорила Красовская, Еременко вылил на Далмацких ушат сквернословия, а Иван и рта не раскрыл.

Вспомните другие показания той же Красовской. Она утверждает, что со стороны Далмацких не было проявлено ничего плохого. Ни оскорбительных, ни тем более нецензурных слов никто из них не произнес. Больше того, допрошенные Павлов и другие пассажиры вагона говорили, что Далмацкие вели себя в тамбуре столь спокойно, что они, пассажиры, вообще не подозревали о пребывании там кого-либо. Итак, Иван Далмацкий с братом Владимиром тихо* и мирно возвращались домой в Ленинград, не подозревая, какая страшная беда нависла над ними. Однако вернемся опять для беспристрастности к обвинительному заключению, тем более что оно - исходная база для выводов моих оппонентов.

Мы остановились на третьей странице заключения, где повествуется о том, как Красовская выдворила из тамбура в вагон исступленного Еременко и сама вернулась туда же к своим спутникам. Читаем дальше: «Далмацкий И.Е., имея умысел на убийство, достал из кармана складной нож, раскрыл его и стал угрожающе показывать через смотровое стекло раздвижной двери, что увидела гражданка Красовская. В это же время Иванов и Еременко направились, как видно из показаний последнего, в передние вагоны с целью отыскать своих знакомых. Подошедшая навстречу им Красовская предупредила их о ноже, сказав, чтобы они туда не ходили. Но, несмотря на предупреждение Красовской, Еременко и Иванов направились в тамбур вагона, где находились Далмацкие. В тот момент, когда Иванов открыл правую по ходу поезда раздвижную дверь и хотел войти в тамбур, находившийся там Далмацкий Иван, осуществляя свой гнусный замысел и видя перед собой человека, которого впервые встретил, совершенно беспричинно, из хулиганских побуждений, нанес смертельный удар ножом в голову Иванову».

Вот вся завязка и горькая развязка в официальном изложении. Позвольте спросить, из каких источников обвинительная власть почерпнула столь неожиданный тезис о гнусном умысле и беспричинном, а значит, по понятию следователя, хулиганском ударе ножом? Таких источников вы нигде не найдете. Когда-то действительно хулиганские проявления определялись как беспричинные действия. Более глубокого заблуждения трудно найти, ибо ни в природе, ни в обществе беспричинных явлений не существует. Иное дело, что мы не всегда способны понять и проследить причинные связи. Но хулиганство, как и любое явление, всегда детерминировано определенными факторами. И, пожалуй, главный из них - это антиобщественная установка личности, формирующаяся подчас задолго до своего объективного проявления. Имеются ли в деле хотя бы малейшие намеки на нечто подобное? Все 36 лет жизни Ивана Далмацкого не были омрачены ничем отрицательным.

Следствием было сделано все, чтобы собрать достоверные сведения о прошлой жизни Далмацкого, в том числе и компрометирующие характеристики. К счастью, их не оказалось. Допрошены почти десяток людей из числа руководителей, сослуживцев и близких знакомых подсудимого. Все они отозвались о Далмацком как об уравновешенном, трудолюбивом и порядочном человеке, как о хорошем семьянине. Один из общественных обвинителей, дабы хоть как-то уязвить этого человека, упрекнул его вступлением во второй брак. Упрек несерьезный, а в данном случае просто неуместный, так как показано, что Далмацкий разошелся с первой женой по обоюдному желанию.

И даже государственный обвинитель, требуя для Далмацкого исключительного наказания - смертной казни, не мог не признать вслед за обвинительным заключением, что Далмацкий в быту и на работе характеризуется с самой положительной стороны. Но тогда защита с еще большей энергией должна искать объяснения ошибочному обвинению в убийстве по хулиганским мотивам. Если поиск вести в соответствии с требованиями процессуальных законов, в плоскости разбора судебных доказательств, то обвинение выглядит беспочвенным, так как ни следователем, ни при судебном разбирательстве не добыто ни одного доказательственного факта, который прямо или косвенно позволял бы думать, что Далмацкий смертельно ранил Игоря Иванова, желая из хулиганских побуждений лишить его жизни. Откуда взялись все эти суждения о том, что Далмацкий вдруг замыслил убийство и оказался во власти гнусного замысла? Надуманные слова, к тому же опровергнутые самим следователем в его конструкции обвинения. Все, что мы читали в обвинительном заключении, ярко рисует хулиганское поведение не Далмацкого, а совсем другого человека. Поэтому я смею заявить, что по формуле, утвержденной прокуратурой, Далмацкий не виновен, что обвинение его в убийстве из хулиганских побуждений вызвано следственной ошибкой, которая должна быть исправлена здесь в суде вашим приговором.

Должен ли защитник вдаваться в исследование природы следственной ошибки или может ограничиться лишь ее декларацией? Вероятно, бездоказательные заявления адвоката в любом случае не нужны правосудию. Когда же встает вопрос об ошибке следствия, то есть о ложном восприятии следователем действительности, которое, не будучи раскрытым до конца, может привести к трудно поправимым, а иногда и к необратимо гибельным результатам, адвокат не выполнил бы своей профессиональной и общественной задачи, если бы ограничился констатацией ошибки, не объяснив ее происхождения. Как нельзя считать до конца исследованным преступление, не познав его причин, так невозможно оценить и ложность суждения, не вникнув в его внутренние и внешние истоки. Остановлюсь только на одной стороне вопроса, особенно важной и достаточной для объяснения ошибочного юридического диагноза, поставленного следователем. Я начал защитительную речь с указания на накал страстей, на особую эмоциональную атмосферу, в которой велось предварительное следствие. Не успело оно возникнуть, как в прокуратуру по ступил протест собрания жителей городка, где живет отец Игоря Иванова, с требованиями смерти для убийцы. Подобные же требования изложены в документах от имени учащихся. Разве это не давление на следователя, и даже не косвенное, а прямое? Общественное мнение - могучая сила. Но при этом необходимо, по меньшей мере, одно обязательное условие - общественность должна быть объективно проинформирована относительно того, о чем она берется судить. В противном случае неизбежны любые недоразумения. Это исключительно важно помнить, когда расследуется уголовное дело. Закон требует справедливого наказания преступника. Закон не допускает осуждения невиновного. Виновный же подлежит наказанию только за то, что он сделал в действительности.