За свободу - Роберт Швейхель

Альбрехт Бранденбургский, архиепископ Майнцкий

С гравюры Альбрехта Дюрера

— Но ведь это только часть дела! — возразил вюрцбургский городской писец[127], представлявший вместе с Эренфридом Кумпфом Вюрцбург на съезде. — В ландтаге должны участвовать дворяне и духовенство.

— Ну нет, наши дороги с папистами разошлись на веки вечные! — вскричал лейценбронский поп Деннер, выпрямив свой тощий стан. Он, по своему обыкновению, был в панцире, надетом поверх рясы, и с мечом на боку. — Или вы хотите заставить нас подчиниться решениям ландтага, противным новой вере? Этому не бывать!

— А как насчет епископа Конрада? Его тоже попросим пожаловать на сейм? — насмешливо спросил священник Бубенлебен.

Городской писец решительно заявил:

— Мы обязаны пригласить владетельных господ Восточной Франконии: графов Гогенлоэ, Вертгеймов, маркграфа Казимира; если мы этого не сделаем, мы дадим повод оспаривать постановления ландтага. И ничего не поделаешь, епископа Вюрцбургского тоже нельзя обойти.

Представители духовенства бурно запротестовали. Эренфрид Кумпф, вскочив с места, стал горячо доказывать всю бессмысленность подобного приглашения.

— Ну нет! — воскликнул он с юношеской живостью, — епископа и всю эту клику нельзя и близко подпускать к нашему святому делу!

Флориан Гейер с тревогой почувствовал, что спор принимает угрожающий характер. Он понял, что устами городского писца говорит вюрцбургский патрициат, и решил вмешаться.

— Дайте только этим прохвостам палец, — сказал он, — и они отхватят у вас всю руку. Духовные и светские владетельные господа захватили власть путем насилия, лишив общины свободы, которую мы стремимся восстановить и которую восстановим. Да простит нам господь, что мы сами своей бездеятельностью дали им время собраться с силами. Теперь они, вооруженные до зубов, стоят у наших границ. Чем же вы собираетесь заставить их подчиниться решениям ландтага, даже если они согласятся участвовать в нем? Если мы не противопоставим силе силу, то этот ландтаг окажется лишь детской забавой. Как и вы, я непоколебимо верю в конечную победу нашего дела. Настали решающие дни: теперь нас рассудит меч. Пока что для укрепления наших сил вполне достаточно призвать на сейм только городские и сельские общины Восточной Франконии. В свободном государстве не должно быть привилегированных сословий. Они были бы язвой на его теле.

Его речь произвела заметное впечатление, но Бубенлебен поспешил рассеять его своими словами, обращенными к священникам:

— Мы все до единого, так же как и брат Гейер, свято верим в победу нашего оружия. Наша мощь несокрушима, и ничто не может ее поколебать. Но наш христианский долг сделать все от нас зависящее, чтобы помешать пролитию крови. Ландтаг даст нам эту возможность. Созовем его согласно предложению городского писца и попытаемся, ничем не поступаясь, уладить полюбовно наши разногласия с господами. Время не терпит.

Флориану Гейеру так и не удалось вразумить их, и он удалился с горьким сознанием того, что его предвидение бессильно перед тупым непониманием и тайными происками. Было решено созвать ландтаг в Швейнфурте 1 июня. Было также принято предложение городского писца, который настоял на том, чтобы епископу Конраду, в знак особого почета, приглашение было отправлено с двумя послами. Не помогли даже упорные возражения Эренфрида Кумпфа. Одним из этих послов был юный Шпельт. Но послам пришлось вернуться с полпути несолоно хлебавши: ландграф Людвиг Пфальцский, который намеревался объединить свои силы с Трухзесом фон Вальдбургом, преградил им дорогу. Узнав о приглашении епископа на ландтаг, вюрцбуржцы в гневе высыпали на улицу. Торговцы поспешно запирали лавки. Кое-кому из местной знати, кто попал под горячую руку, задали изрядную трепку. На овощном рынке, возле прекрасной готической церкви святой девы, под ликующие крики толпы, сожгли куклу из тряпок и соломы, изображавшую его преосвященство епископа Конрада. Затем толпа бросилась к ратуше и выбила нее стекла. Бургомистр и ратсгеры попрятались кто куда и не вылезали до тех пор, пока буяны не утомились и не разбрелись по кабакам.

Предводитель Черной рати вместе с Якобом Келем и еще двумя командирами Франконского войска был избран делегатом на швейнфуртский ландтаг. Он пытался было уклониться от этой чести, доказывая, что теперь нужно драться, а не заседать, но все его старания были напрасны. Когда брат Амвросий, который пользовался его доверием, стал его уговаривать, Гейер сказал ему:

— С врагом я предпочитаю разговаривать языком пушек. Почему бы им не послать Бубенлебена или кого-нибудь из тех, кто, как и он, нахватался учености?

— Потому что им нужен человек, владеющий мечом не хуже, чем языком, человек, одно имя которого внушало бы уважение врагу, — отвечал брат Амвросий.

И Флориан Гейер и на этот раз подчинился общей воле. Но подчинился скрепя сердце, как он сам признался брату Амвросию.

— С какой радостью я бы пошел сейчас в бой, — сказал он ему на прощанье, садясь на своего вороного коня, чтобы ехать в Швейнфурт. Это было в последний день мая.

Все башни имперского вольного города Швейнфурта были украшены флагами, и над колокольней старинной церкви св. Иоанна реяло городское знамя с черным орлом на серебряном поле. У городских ворот делегатов встречали фанфарами. На следующее утро все приехавшие на ландтаг собрались в старой ратуше, где магистрат их потчевал майнцским вином. Но делегатов не набралось и двадцати человек. Кучка людей казалась затерянной в огромном сумрачном зале. Это были главным образом представители крестьянских отрядов Вюрцбурга, Бамберга, верхней Франконии и Айшгрунда. От городов были только представители Ротенбурга, Вюрцбурга и два-три из верхней Франконии. Из крупной знати и владетельных феодалов ни один даже не соблаговолил ответить на приглашение; только маркграф Казимир написал, что приедет, если ему позволит время. Ротенбург прислал рыцаря фон Менцингена, но дал ему в спутники ненавистника крестьян Иеронима Гасселя.

— Календари, должно быть, предсказывают дождь: все лягушки попрятались в болото, — сказал рыцарь фон Менцинген, поздоровавшись с Флорианом Гейером. Он имел в виду вюрцбуржцев. Увлекая Гейера в глубокую амбразуру окна, он продолжал: — Ну, кто был прав? Вы сами видите: на города нельзя положиться. Я взял на себя смелость написать маркграфу Казимиру. Он изъявил готовность вступить в переговоры с франконским крестьянством. Он даже собирается, как вы, должно быть, слышали, самолично прибыть сюда.

— Да, потому что Грегор и Большой Лингарт грозят зажать его в клещи, — усмехнувшись, отвечал Флориан Гейер.

И в самом деле, маркграф отступал форсированным маршем, спасаясь от крестьянских войск, и уже на следующий день делегатам ландтага стало известно, что он прислал в Вюрцбург заверение в своем благорасположении и намерении вступить с крестьянами в переговоры и даже заключить с ними союз. Между тем все военачальники были отозваны назад к своим войскам, и неудавшийся ландтаг разошелся, поручив Стефану фон Менцингену и Флориану Гейеру ведение мирных переговоров с маркграфом. В ожидании охранной грамоты от последнего они оба прибыли в Ротенбург, откуда до ставки маркграфа было ближе, чем из Швейнфурта.

В пятницу накануне троицы возвращавшиеся в Вюрцбург делегаты увидели, что на западе весь небосклон окрашен заревом. Ротенбуржцы, отозванные вместе с Грегором, чтобы выступить на Кёнигсгофен, тоже обратили внимание на зловещее зарево. Тяжелое предчувствие овладело Большим Лингартом и Леонгардом Мецлером, скакавшими к югу, и, пришпорив коней, они понеслись во весь дух вниз по течению Таубера.

Глава седьмая

— Доктор Эбергард вернулся, — сказала Сабина фон Муслор. Стоя у окна, она видела, как фрау Маргарета фон Менцинген с Эльзой переходят через Дворянскую улицу.

— А мне-то что? Я давно это знаю, — не меняя позы, холодно отвечала Габриэла. Она лежала на софе, положив сплетенные руки под голову. Ее правая нога свисала до пола. В таком положении она пребывала уже добрый час.

— Помнится, ты не всегда была к нему так безразлична, как сейчас. Если бы ты после крещенского обеда не отказалась из упрямства, я помирила бы тебя с Максом. Ты проморгала свое счастье, а теперь оно достанется другой.

Ответом был резкий смех.

— Твой смех ужасен! — промолвила Сабина. — Так может смеяться только женщина без сердца.

Ответа не последовало, и Сабина со вздохом опустилась в кресло, на подушки, искусно вышитые ее рукой. Этот смех обдал ее таким холодом, что у нее не хватило духу продолжать.

С того дня, как они встретились во дворе замка с Флорианом Гейером, между подругами пробежала черная кошка. Сердце Сабины ожесточилось против подруги, но Габриэла ничего не замечала, как не замечала и поблекших роз на щеках Сабины. Она жила рядом с подругой и ее матерью, замкнувшись в себе, и то, что еще недавно живо интересовало и даже волновало ее, стало ей теперь безразлично. Не тронуло ее и возвращение Макса в Ротенбург.