Река Богов - Йен Макдональд

Вишрам наливает себе чашку ароматного чая. Вкус слишком изыскан для него, но по крайней мере теперь есть чем занять руки. Первое актерское правило. Обязательно найди, чем можно занять руки.

— Я выкупаю долю Рамеша. Я уже назначил экстренное собрание правления.

— Ты говорил с господином Чакраборти...

Глаза его матери подобны свинцовым линзам, отражающим бурное серое небо.

— Я знаю, что такое «Одеко».

— Именно это ты хотел сказать отцу?

— Нет. Я хотел сказать, что у меня в данной ситуации не очень большой выбор, и как мне кажется, я сделал наилучший.

Мамата Рэй ставит чашку на стол и поворачивает ее на блюдце так, что ручка указывает точно влево. Садовники и домашняя прислуга подходят поближе, чувствуя, что что-то намечается. Усиливающейся ветер треплет их тюрбаны.

— Я выступала против раздела компании. Тебя, наверное, удивит подобное признание. Я выступала против из-за тебя, Вишрам, полагая, что ты прокутишь свою долю, пустишь ее на ветер. В этом я не очень отличалась от Говинда. И только отец сохранял веру в тебя. Его всегда так интересовало то, чем ты занимался в своей ужасной Шотландии. Он уважал тебя за мужество иметь собственные убеждения. А они ведь у тебя были и есть, Вишрам. Я говорила, что не разбираюсь в бизнесе, но оказалось, что я не разбиралась в людях, в собственных сыновьях. Впрочем, возможно, я уже слишком стара, чтобы менять точку зрения.

Мамата Рэй поднимает глаза. Вишрам чувствует на лице капли дождя. Он опускает чашку. Чай совсем остыл и очень горек. Слуги забирают сначала посуду, потом уносят стол. Дождевые капли громко стучат по листьям бугенвиллеи.

— Твой отец совершает пуджу в храме Кали в Мирзапуре, — произносит Мамата Рэй. Она идет за слугами, которые переносят садовую мебель. Дождь очень силен, но все же не настолько, чтобы заглушить звук двигателей приближающегося самолета. — Он совершает пуджу по поводу окончания эпохи. Нога Шивы опускается. Танец начинается. Мы отданы богине разрушения.

Когда они достигают восточной веранды, в облаках образуется просвет. Раздается удар грома, а над садом начинает снижаться самолет. Навигационные огни превращают пелену дождя в светящийся занавес. Двигатели переходят в режим снижения, шасси выдвигаются по направлению к траве, подстриженной Рамом Дасом. Слуги и садовники прикрывают глаза руками.

— Ну что ж, и снова ты была права. Я всегда был пижоном и ублюдком, — говорит матери Вишрам и бежит по дождю к самолету, подняв воротник дорогого костюма.

Марианна Фуско машет ему рукой.

Старый Шастри ведет Вишрама и Марианну Фуско по крутым переулкам Мизрапура. Улочки здесь узкие, темные, пахнут мочой и старыми палочками благовоний. Ребятня отстает от них, когда они начинают подниматься вверх от бетонных гхатов. Вишрам бросает взгляд на самолет, оставшийся на берегу реки. Пилот снял шлем, он сидит на песке на почтительном расстоянии от двигателей и курит. Муссон, уже достигший Варанаси, обошел Мизрапур на расстоянии шестидесяти километров к западу. В узких переулках жара концентрируется в нечто почти осязаемое. Мусор поднимается в воздух в резких порывах душного вонючего ветра. Марианна Фуско спокойно идет вверх по ступеням, стараясь не обращать внимания на взгляды юношей и стариков.

Храм Кали представляет собой мраморный постамент, окруженный со всех сторон лавками, торгующими амулетами, гаджрами и изображениями богини, взятыми из громадной базы данных ее образов и отпечатанными на заказ. Кали — главный источник благосостояния этого района Мизрапура, пришедшего в упадок индийского городка, мимо которого давно прошла информационная революция, а он как будто все еще задается вопросом, что же все-таки произошло. Тротуары проходят вдоль омываемых водой мраморных ступе ней, и даже в такое время они полны паломников. Непрерывно звонят колокольчики. Металлические ограждения направляют верующих к гарбхагриха. Корова прыгает вверх и вниз по ступенькам. Видно, как под тощей желтоватой кожей движутся выпуклые ребра.

— Я останусь здесь, — говорит Марианна Фуско. — Кто-то же должен позаботиться и о моих несчастных туфлях.

Вишрам слышит напряжение в ее голосе. Это место ей абсолютно чуждо. Оно сугубо индийское, слишком индийское.

Здесь никому не делают никаких скидок. Все противоречия, странности и дикости Бхарата реализуются тут, в месте любви и поклонения злобному олицетворению первобытной женственности. Черная Кали с гирляндой из голов и устрашающим кровавым мечом. Даже Вишрам чувствует, как все внутри у него сжимается от ощущения суеверного ужаса перед чем-то совершенно чуждым и нечеловеческим, когда он проходит, пригнувшись, под изображениями музыкантов Махавидья — десятью воплощениями мудрости, исходящими из йони черной богини.

Шастри остается с Марианной. Вишрама затягивает в поток паломников, медленно шествующих по лабиринту. Храм низенький, дымный и очень тесный. Вишрам приветствует садху и получает от них тилаки за горсть рупий. Гарбхагриха совсем крошечная — узенькое подобие гроба, где черное изображение с выпученными глазами покоится под кучами цветочных гирлянд. Узкий проход до отказа забит толпой, теснящейся вокруг святыни. Люди пытаются просунуть руки в узкую йоническую щель, чтобы зажечь благовония, совершить возлияния молоком, кровью и окрашенным в красный цвет маслом. Голодная Кали требует семь литров крови каждый день. В таких до определенной степени урбанизированных центрах, как Мирзапур, используют козлиную кровь. Взгляд Вишрама встречается со взглядом богини, который зрит в прошлое, настоящее и будущее, пронзая и рассыпая в прах все иллюзии. Даршан... Человеческий поток несет его дальше. Гром сотрясает храм. Муссон наконец-то пришел на запад. Жара становится невыносимой. Звенят колокола. Паломники распевают гимны.

Вишрам находит отца в черном подземелье без окон. Он едва не спотыкается об него в сплошной темноте. Вишрам протягивает руку, чтобы за что-нибудь ухватиться и не упасть, и тут же отдергивает ее от дверного косяка. Она влажная. Кровь... Весь пол усыпан золой. Когда его глаза немного привыкают к темноте, он видит квадратное углубление в центре помещения. Смасана Кали также является богиней гхатов. И это — место кремации.

Ранджит Рэй сидит, скрестив ноги, среди золы. На нем дхоти садху, накидка и красная тикка Кали. Кожа у него серая от вибхути. Белой священной золой посыпаны его волосы и даже щетина. Вишрам понимает, что перед ним не его отец, а некто, кого часто видишь сидящим перед уличным алтарем или обнаженным, распростершимся у входа в храм. Пришелец из иного мира.

— Отец?..

Ранджит Рэй кивает.

— Вишрам. Садись, садись.

Вишрам оглядывается, но вокруг нет ничего, кроме золы. Наверное, здесь грешно беспокоиться о чистоте костюма. К тому же Вишрам прекрасно понимает, что ему не составит труда приобрести новый, и потому без дальнейших размышлений усаживается рядом с отцом. Раскат грома вновь сотрясает храм. Звонит колокол, молитва паломников становится громче.

— Отец, что ты здесь делаешь?

— Совершаю пуджу по поводу конца эпохи.

— Но это же ужасное место.

— Оно таким и должно быть. Очами веры видишь все по-другому, и мне оно не кажется таким уж ужасным. Оно такое, каким должно быть. Оно соответствует своему предназначению.

— Символике разрушения, отец?

— Преображения. Смерти и возрождения. Колесо поворачивается.

— Я выкупаю долю Рамеша, — сообщает Вишрам. Он уже сидит босой среди пепла умерших. — Это даст мне две трети акций компании и позволит вытеснить Говинда и его западных партнеров. Я ничего у тебя не спрашиваю, я просто ставлю тебя в известность.

Вишрам замечает проблеск старой мирской сметки в глазах у отца.

— Полагаю, ты понимаешь, откуда у меня деньги на это.

— От моего доброго друга Чакраборти.

— Ты знаешь, кто, точнее, что за ним стоит?

— Знаю.

— И сколько же времени ты знал?

— С самого начала. «Одеко» вышла на меня, как только мы приступили к работе над проектом нулевой точки. Чакраборти был предельно прям и высказался о намерениям своей компании без всяких околичностей.

— Но ты же ведь страшно рисковал. Если бы Сыщикам Кришны удалось выйти на след... Что сталось бы с «Рэй пауэр», с ее репутацией, с ее девизом «Сила и совесть», со всем тем, за что ее уважали?

— Не вижу никаких противоречий. Они — живые существа, разумные существа. Мы перед ними в долгу. Мы должны о них заботиться.

— Существа? Ты сказал — «существа»?

— Да, я именно так и сказал. Кажется, существует три сарисина третьего поколения. Безусловно, их субъективные вселенные не обязательно должны перекрываться, хотя, возможно, у них общие стандартные подпрограммы. «Одеко», как я полагаю, — общий канал. По крайней мере для двух из них.