Легенды Оромеры. Великий Орёл. - Александр Игнатьев

и проникал теперь внутрь, к телу, сквозь меховую тёплую одежду. Лошадь сопротивлялась и не шла вперёд. Она словно звала его свернуть с пути, остановиться и подумать, но профессор твердо знал, что если он сейчас остановится в этой снежной мгле, то завтра от них останется только небольшой сугроб, который, возможно, даже найдут через несколько лет караванщики, в виде жалких остатков не до конца растащенного по норам диких зверей костяка.

Через час бессмысленной борьбы с метелью и с сопротивляющимся животным, Людвиг сильно ослаб. К тому же он периодически спотыкался и отбил себе ноги. Колени его дрожали, он всё чаще останавливался, переводя дух и пытаясь успокоить больно стучащее о грудную клетку сердце.

Лошадка категорически отказывалась показывать тупое смирение в этом мире вьюги и камней. Её взгляд давно налился кровью, и в лошадиной голове билась мысль: «Бежать и спасаться!».

В какой-то момент она всхрапнула и попятилась. Людвиг мешком повис на поводьях, не в силах крикнуть, или как-то одёрнуть беснующееся животное.

Руки, обожженные холодом, свело, и повод вырвался, разрезая ладонь.

Лошадь почувствовала свободу и, захрапев, поскакала. Людвиг, каким-то невероятным маневром, почти в прыжке, уцепился за её хвост, и она волокла его по камням, дополнительно разбивая лицо. Силы оставили профессора, и он упал, оставшись один на один с ветром, снегом, болью и отчаянием.

С трудом собрав силы, он встал на четвереньки и, вдруг, прямо перед собой, на расстоянии вытянутых рук, в круговерти беснующихся снежинок каким-то седьмым чувством угадал пустоту пропасти.

«Моя смерть близка, – подумал он и попытался перевести дух. – Я тащил лошадь, а она пыталась спасти нас обоих. Может, хоть она выживет», – Людвиг с трудом встал и огляделся.

Мгла была непроглядной.

«Но это буду не я, а лошадь», – закончил он свои мысли.

Слева было намного темнее, и человек, с трудом, дополз к чёрной стене. Там, на узком карнизе, он и нащупал большой сухой ствол дерева. Карниз защищал от метели и с огромным старанием, мечтательный математик, кое-как замотав кровоточащие замёрзшие руки, смог разжечь костёр. Сухое тепло вместе с дымом проникло под куртку, и Людвиг смог немного согреться. Сильно хотелось есть и пить. Ветер выл, и он, прижавшись к холодному камню, сомкнул глаза и тихо уснул.

***

В каких-то двухстах метрах от расщелины, (в которой медленно и покорно замерзал Людвиг), необыкновенно удобной, как площадка для взлёта и посадки огромного дракона, стояли широкие и высокие ворота, а за ними – дорожка, усаженная с двух сторон дивно пахнущим летом шиповником, и большой сад, в котором под каждым деревом стояли плоские домики трудолюбивых пчёл.

Ворота были закрыты, но изгородь рядом позволяла преодолеть себя с разбега, и умное животное воспользовалось такой неслыханной удачей...

Лошадь, наконец, подбежала к большому дому и крытым надёжным постройкам, в которых угадывался птичник, стойла для животных и амбар.

Вьюга не собиралась докладывать хозяевам о приходе чужого, но стоящая в стойле корова замычала, а лошади заржали, в курятнике запричитали куры, и, проснувшийся не ко времени, петух прокричал сонное «кукареку», едва не свалившись с насеста.

Наконец, двери дома заскрипели, и на крыльце, кутаясь в куртку, и, держа перед собой фонарь, появился высокий человек.

– Лошадка, – сообщил он окружающему миру. – Одна? Откуда?

Дверь закрылась, и мужчина, взяв дрожащую от холода и пережитого ужаса кобылку, завёл ее в стойло. Сняв вещи и седло, насыпав корма, он постоял в раздумьях ещё какое-то время, а затем, быстро одевшись, выехал на высоком тонконогом, весьма недовольном скакуне в буйство ветра и снежной крошки, щедро швыряемой горами ему в лицо. Совсем скоро его острый глаз охотника заметил маленький сияющий ярким пятном среди серой мути вихря огонёк...

***

Гидролет всю ночь швыряло и болтало в небе. Саварро несколько раз пытался приземлиться, но ветер резко настроенный на уничтожение лёгкой машинки не оставлял никаких надежд на благополучную посадку.

Дважды его закружило штопором, но летательный аппаратик самостоятельно смог выйти из пике и подняться со струями восходящего воздуха.

А когда разыгралась метель, Гертрих окончательно потерял надежду на спасение.

– И денег теперь тьма, и Ангерран далеко, и Империя ждет меня красивого, но судьба, видимо, ближе, – философски заметил сам для себя рептилоид и... лёг на крохотный диванчик, намертво закрепив штурвал.

Гертрих Саварро, слывший недалёким служакой, был, по сути, высококлассным психологом и аналитиком, поэтому, спокойно уснул, уверенный в том, что либо ему поможет фортуна, либо смерть придёт быстро и незаметно.

Под утро, когда вьюга отступила, как-то внезапно началась оттепель. Густой белый туман пушистым плотным покрывалом окутал горы. Со стороны моря, далеко на востоке, в зареве красного огня постепенно вставало холодное зимнее солнце. Оно не давало быстро рассеяться ватной мгле на стылом воздухе, хотя температура медленно стала повышаться, перевалив за нулевую отметку.

Начальник сыска открыл глаза и в матовой поверхности лобового окна, в белом тумане, рассмотрел быстро приближающуюся скалу. Крокодил судорожно вскочил и всей силой налёг на штурвал, задирая нос гидролета.

Летун сделал рывок и бортом заскрежетал по горизонтальной поверхности горы на которой оказался, сумев не врезаться в скалу. Саварро выругался и нажал на тормоз. Сквозь пелену тумана различить что-либо было не возможно. Летун трещал отдираемой о камни обшивкой и разрушался на глазах. Тем не менее, Гертрих успел сбросить скорость.

Какое-то время гидролет ещё прыгал на камнях и, наконец, совсем остановился, слегка покрутившись на месте.

Пилот вытер вспотевший лоб, хмыкнул и, открыв почти вырванную с петель дверцу, вылез наружу. Прямо перед ним, в каких-то двадцати шагах, стояли ворота, за которыми в белой пене туманных волокон можно было различить большой дом и множество хозяйственных построек.

– Это я удачно приземлился, – сообщил Гертрих окружающему пространству и полез в гидролет, собирать раскиданное по салону имущество…

***

«Эх-х-х-х-х, дороги-и-и-и-и-и, пыль да ту-у-уман. Холода-а-а тревоги-и-и и степной бу-у-урьян», – негромко напевала Таисья Сергеевна.

За ней, дружно и чётко произнося слова новой, ранее не известной, но очень душевной походной песни, двадцать лужёных глоток выводили: «Вьётся пыль под сапогами-и, э-э-э-эх! Леса-ами, пошляками... а вокруг бушуют вьюги-и-и, ветрами-и-и-и сви-исстя-я-ят!».

От первого трактира, встреченного по дороге, от каждой остановки Яги, гордо восседающей на ворлоке, из всех сёл и городишек летело в столицу странное, удивительное, пугающее известие:

«Княгиня Канислюпус Канидэ Волчьего народа Яга Спенсер, без сопровождения мужа, но с хорошо вооружённым отрядом; богатейшая из богатых, по знатности рода превосходящая правящую фамилию, едет в столицу на ручном