Сибирский рассказ. Выпуск V - Пётр Денисович Аввакумов

далеко в прошлую жизнь. И мысли его были ясны и четки. Думать он мог сколько угодно, И не беда, что со слухом стало совсем неважно. Даже лучше, спокойнее размышлять. Он видел всех сидящих за столом с вершины прожитых лет — еще ребятишками, а их умерших родителей молодыми, задиристыми, работящими. Он видел даже, с чего начинался этот аал.

Их тогда было семеро братьев. И жили они совсем не здесь. Сюда они перебрались, когда тиф свалил одного за другим трех старших, похороненных в общей могиле. Тогда отец Сарапа и привез оставшихся в живых детей на берег речки Тогыр чул. Поставили шалаш. Зарезали барана. Ели свежесваренный хан — кровяную колбасу и жаренное на огне мясо. Жизнь возвращалась в семью, измученную болезнью и смертью близких. Потому, наверное, и называлась эта болезнь улуг аалчы — большой гость, что, взяв жестокую дань и проложив себе дорогу мертвецами, вдруг убиралась восвояси. Теперь, размышлял дед Сарап, не стало этой болезни. Советская власть справилась с нею так же, как с одолевавшей хакасов трахомой, что оставила свой след на глазах старика…

Аал уже потом вырос. А где они раньше жили, — центральная усадьба совхоза теперь. Все при нем, при Сарапе, начиналось — школа, колхоз, первый трактор… Одним словом, новая жизнь. Сарап работал табунщиком, а помогал ему младший брат Керим. За столом сидят его сыновья — Тодыл и Тиреек. Тодыл успел повоевать, вернулся хромой. А Керим погиб. Дочери Керима поразъехались в другие аалы, к мужьям. Тодыл, хотя и инвалид, хорошо работает. Бригадир. Молчун — в отца. Тиреек другой, и по характеру, и внешностью. Специальности никакой не имеет, школу не кончил — разнорабочий. А вид у него представительный. Располнел Тиреек, лицо круглое, пухлое. Хоть сейчас в начальники! Глаза чернущие, озорные. Хулиганом Тиреек никогда не был, а о чем говорят чертики в его глазах, лучше всех известно жене. Ляпнет Тиреек такое, хоть сквозь землю провались со стыда. Кара и за столом его пощипывала, чтобы помалкивал, да не сумела удержать. Высоким, не по комплекции, голосом перекрыл Тиреек шум застолья:

— Какие парни были у нашего деда Сарапа! Я их всех помню…

Он оглядел родню, как бы давая понять, что сейчас самое время про них поговорить, но Кара зашипела гусыней, потянула за рукав.

— Повернись ко мне! Замолчи!

И все сделали вид, будто ничего не произошло: зачем бередить душу старика. А сам дед Сарап вроде бы и не слышал, о чем сказал Тиреек. Перевели разговор на сенокос, на недавние проказы дождя…

Выпитая арага все же не давала Тирееку покоя. Он через стол крикнул двоюродному брату Агуру:

— Правда ведь, Агур? Славные парни были у деда Сарапа?

Агур посмотрел на него, как ястреб на пойманную мышь. И пока Агур молчал, все ждали, что будет дальше. От него тоже можно было ждать всякого, умел он испортить бочку меда ложкой дегтя. Еще почище Тиреека на язык невоздержан. И нашел Агур эту самую ложку.

— Дохлая корова молочной не бывает…

Поднялся шум. Нехорошо болтать что попало! Даже тихая Паюса и та возмутилась. Агур, конечно, понял, что хватил лишнего. Но был он не из таких, кто, начав колоть дрова, бросит это дело. Не умел останавливаться. Понесло его. Такое нагородил. Его стыдили, просили угомониться, а он хоть бы что. Кончилось тем, что вылетел Агур из-за стола, и сколько было силенок в его тщедушном теле, все выложил, чтобы хлопнуть за собой дверью.

— Вот так-то лучше, — поперхнувшись густым табачным дымом, окутавшим избу, произнес Тодыл.

Неловко было перед стариком, в присутствии которого произошел скандал. Дед Сарап сидел нахохлившись, как сова, и безучастно глядел на стену возле плиты, где собралось множество мух. Паюса расстроилась, прослезилась. Так все ладно было, по-родственному, и на тебе!

— Не плачь, абызын, не надо, — успокаивала ее Паруса, жена Тодыла. — Что ты, Агура не знаешь?

И другие заговорили, что нечего из-за этого дурака портить всем настроение. Что поделаешь — близкий родственник. Надо терпеть. Характер человека не переделаешь. От этих разговоров и уговоров Паюса и вовсе разревелась, как ребенок, навзрыд.

«Чего на Агура сердиться? — размышлял Сарап. — Его мать Хыда, жена брата Ортая, такая же была. Что не по ней — жди любую пакость. А в добром настроении — последнее от себя отдаст. Агур такой же. Такой же костлявый и щуплый, как Хыда. Как говорят, маленький, а гору своротит. Он и сам не рад, что лишнего наговорил. Сейчас отойдет и вернется…»

И точно. В сенях загрохотало, и в избу ворвался Агур с перепуганным лицом, Задыхался и не мог вымолвить ни слова.

— Горит… горит!.. — наконец, выдавил он.

— Что горит? Где горит?

— У деда Сарапа в доме окна светятся!

Никого не осталось за столом, но никто не знал, что же делать.

— Торай, сын мой вернулся! — зычно провозгласил Сарап.

— Чего не бывает на белом свете! — запричитали женщины.

— Пошли! — Тодыл, прихрамывая, затопал к двери, решительно распахнул ее и скрылся в потемках. За ним двинулись остальные. Паюса гремела в посудном буфете — никак не могла отыскать фонарик.

Теплая темная ночь поглотила всех разом, будто понесла неумолимым течением в неизвестность. Здесь был дед Сарап, в котором едва теплился дух, а там, если представить невероятное, — оживший дух его сына. Торай воскрес? Вернулся после стольких лет и зажег огонь в родительском доме? Быть не может! Но свет-то в окнах есть!

Тодыл, припадая на искалеченную ногу, шагал не быстро, но все же опередил других и слегка притормозил, услышав шепот Тиреека:

— Брат, подожди!

Хоть и много народу двинулось к тополям, и любопытство разбирало, и хмель должен был прибавить смелости, а никто не рвался первым узнать тайну. Не сговариваясь, уступили старшинство Тодылу, повидавшему ужасы войны. И чем ближе был дом деда Сарапа, тем осторожнее и медленнее двигались вперед, стараясь не шуметь. Агур предложил было прихватить на всякий случай ружье, но Тодыл цыкнул на него.

А окна в пустом доме светились! Два окна в