Невыносимая шестерка Тристы - Пенелопа Дуглас

последний, на котором изображен Генри, — и швыряю его на пол, стекло раскалывается на мелкие кусочки.

Мама хватает меня, но я вырываюсь и убегаю.

— Оставь меня в покое!

Я бегу вниз по лестнице, выхожу за дверь и пролетаю мимо своей машины в ночь. Без понятия, куда направляюсь. У меня нет с собой ни денег, ни телефона, и меня больше ничего не волнует. Мне все равно, если я никогда не вернусь домой. Я отказалась от единственного человека, кто заставлял меня чувствовать себя живой — заставлял радоваться завтрашнему дню — ведь с Лив я могла выдержать все что угодно.

Но сейчас все чужое. Школа, дом, даже моя кожа.

Я бегу, пока воздух не заканчивается в моих легких, и не могу разобрать, пот это или слезы у меня на лице, но, остановившись, понимаю, что нахожусь перед Вайнд Хаусом.

Обогнув дом сзади, я спускаюсь по небольшому склону сбоку от здания и поднимаюсь к задней двери. Внутри холла горит свет, и я не знаю, который час, но, надеюсь, миссис Гейтс там. Я забыла ключи, и все такое.

Ловлю себя на мысли, что мне на самом деле хочется, чтобы сегодня вечером кто-нибудь умер и мне было чем заняться.

Я стучу снова и снова, уже приготовившись рухнуть прямо перед дверью, потому что ноги больше не держат меня.

Дверь открывается, и я вижу перед собой миссис Гейтс в медицинском халате. У меня вырывается вздох облегчения, и я пытаюсь протиснуться внутрь.

Но она останавливает меня.

— Клэй, нет.

Я вытираю слезы.

— Мне по силам справиться этим. Я в порядке.

Она не знает в чем дело, но видит, как я расстроена.

Я снова пытаюсь обойти ее, но она преграждает мне путь.

— Клэй…

— Пожалуйста! — умоляю я, проскользнув мимо нее. — Мне нужно побыть здесь.

— Клэй, это ребенок, — подбегает миссис Гейтс, когда я прохожу внутрь.

Я останавливаюсь, смотрю на пол, но не вижу его.

Детей привозят сюда нечасто, но, если уж такое случается, она делает все, чтобы меня здесь не было. Возможно, из-за Генри. Или потому, что знает: моим родителям ничего неизвестно о визитах их дочери сюда и даже смерть незнакомого ребенка мне тяжело будет вынести.

Я не оборачиваюсь на миссис Гейтс, а просто поднимаю взгляд на стальные двойные двери впереди. Такое чувство, что мое сердце вот-вот вырвется из груди, а желудок сводит судорогой.

Продолжаю идти и слышу, как она спешит за мной.

— Клэй, пожалуйста.

Но я не обращаю на нее внимание. Толкнув двери, я вхожу в комнату и вижу мальчика — маленькое тело, очерченное под простыней.

Он обнажен до живота, и что-то выливается в канализацию, но я не смотрю, что именно.

Медленно подхожу ближе.

— Клэй…

Конечно, она беспокоится, но я не знаю… Может, сегодня я просто слишком потрясена, чтобы бояться еще больше. Мне нужно сделать это.

Подойдя к мальчику, я вижу его мокрые каштановые волосы, зачесанные назад, отвисшую челюсть и приоткрытые затуманенные глаза с карими зрачками.

Миссис Гейтс только что вымыла его. Вода все еще стекает в канализацию под столом, и его ладони смотрят вверх. У него грязь под ногтями и царапины на предплечье, наверное, от игры с кошкой или собакой.

У меня в горле встает комок, эта часть всегда кажется мне самой трудной. Свидетельство их жизни. Синяки, ободранные колени, старые шрамы, облупившийся лак на ногтях…

Слезы подступают к глазам, когда я смотрю вниз на его худые руки.

— Он, эмм…

— Как Генри, — говорит она, понимая, что я увидела. Цвет другой, но они примерно одного возраста. Ему тоже десять или одиннадцать лет.

— Что с ним произошло? — я все еще осматриваю мальчика, но не нахожу никаких следов насилия.

— Утонул, — отвечает она. — Он плавал в заливе Мурто. И его унесло течением.

В этом нет ничего нового. Во Флориде мы много плаваем. И люди здесь иногда тонут.

Самое ужасное в том, что это не быстрая смерть. С каждой прошедшей секундой он осознавал, что помощь не придет.

Прямо как Генри.

— Его брат целовался со своей девушкой в машине и ничего не замечал в течение десяти минут, — хрипло шепчет она.

Мне его тоже немного жаль. Ошибка, которая будет вечно преследовать его.

А я здесь. Живая. Здоровая. Постоянно усугубляю проблемы, потому что веду себя так, будто ничего не понимаю.

Я приглаживаю его волосы, на мгновение забывая обо всем, что произошло дома, потому что где-то там, в городе, одна безутешная семья больше никогда не увидит улыбку своего сына.

Делаю глубокий вдох и проглатываю подступающие слезы, когда поднимаю глаза на миссис Гейтс.

— Бальзамирование?

— Да, — отвечает она. — В четверг будет прощание, а следом кремация.

Кивнув, снимаю с запястья резинку и собираю волосы в хвост.

— Я все подготовлю.

Следующие два часа мы работаем молча, миссис Гейтс лишь иногда дает необходимые инструкции. Я не могу смотреть ему в лицо, в меня словно вонзаются иглы, и я чувствую, как поднимается желчь, потому что трудно не видеть Генри на этом столе. Мы готовим мальчика к тому, чтобы он оставался в сохранности до похорон, и я вернусь через пару дней, чтобы позаботиться о макияже и одежде, но сейчас процесс бальзамирования занимает больше времени: я как будто делаю это в первый раз. Что для нас с Генри оказалось важнее всего, так это то, что миссис Гейтс была нежна с моим братом. И с этим ребенком я обращаюсь особенно аккуратно.

— Я когда-нибудь рассказывала тебе, что некоторое время прожила в Нью-Йорке? — произносит миссис Гейтс, стоя у противоположной стороны стола.

Я встречаюсь с ней взглядом, не отвлекаясь при этом от работы.

— Мне нравилось там, — она слегка улыбается. — Слишком холодно, но очень весело. Я училась там, чтобы стать директором похоронного бюро.

Думаю, я знала это, но не уверена.

Она выключает прибор.

— Там лучше всего учат похоронному делу.

Похоронному делу?

— Я могу помочь поступить тебе, — добавляет она. — Если захочешь.

Я останавливаюсь и смотрю на нее. Моя первая реакция — смех или фырканье. Я не могу говорить людям, что я сотрудник похоронного бюро. Это не романтично, как, например, актриса или художница, и не по-геройски, как юрист или доктор.

Но, с другой стороны, большинство людей тоже не видели того, чему я стала здесь свидетелем. Миссис Гейтс находится тут в один из самых важных моментов в жизни человека.

— У тебя крепкий желудок, — объясняет она. — Ты сопереживаешь. Ты заботишься. Я считаю, что лучшие люди, которые помогут нам попрощаться, это те, кому пришлось сделать это самим.

Я продолжаю работать и слушать ее.

— Ты понимаешь, что нужно этим семьям. — Она кладет инструмент на поднос и достает другой. — В конце концов, похороны не для мертвых.

Они для живых.

Это нелепо. Все будут смеяться.

Бабушка рассердится.

Но потом я гляжу на ребенка, Митчелла Хиггинса, как сказано в его деле, и осознаю, что завтра на его месте могу оказаться я.

Если не завтра, то на следующей неделе. В следующем году. Через пять лет, потому что неважно когда, но это все равно произойдет.

— Я знаю, родители хотят, чтобы ты поступила в Уэйк-Форест, — добавляет миссис Гейтс, — но, если ты решишь, что твоя жизнь должна пойти по другой дороге, я проспонсирую тебя.

Проспонсирует меня?

— Ты будешь работать здесь на