Конь бѣлый - Гелий Трофимович Рябов

ли я о том, что меня выдал Зуев. Тогда в мои планы не входило их просвещать, и я ничего им не сказал.

— Они вас перебросили через линию фронта?

— Они. Кроме меня переброшены два офицера СД: оберштурмфюрер и гаупштурмфюрер. По-русски говорят как мы с вами.

— Откуда знаете?

— А они меня здесь отловили, предъявили пароль: фото Краузе — это тот, что меня завербовал. Потребовали готовиться к изъятию броши и отлову Зуева, он их очень интересовал.

— Ваши цели совпадали? Немцев и у вас?

— Нет. Немцев интересовал Зуев, понятно почему. Меня — тоже Зуев. Никогда не догадаетесь — зачем.

— Зачем?

— Он же меня сдал! Товарищи, да вы что? Маленькие, что ли? Убить без всякой пощады! Это было моим самым горячим желанием!

— И?

— Убил. Немцев — тоже. Враги все же… Вербовочные документы… Да-а, я же забыл сказать: они Зуева завербовали! Он им подписку дал! Вот — она-то и лежит на его трупе. Я его рядом с ними и зарыл — одного поля ягода, разве нет? Там же его расписки мне — он в 19-м у меня на связи был. Ну, вы ведь знаете, что это такое.

Капитан встал, прошелся, выпил воды, лоб у него был потный; мордатый прислонился к стене и разве что только не плакал.

— Ваша квартира? База? Где? Где?! Отвечать!

— Мы жили в лесу, в землянке, там обустроились очень солидно: раскладушки, керосинка, посуда. Что вы кричите? Я все расскажу.

— Вас могли обнаружить. У меня сомнения.

— Мы все когда-нибудь умрем. И я, и вы, и даже товарищ Сталин.

— Брошь? Вы изъяли брошь?

— Не успели. Такое сразу не делается.

Подошел вплотную:

— Вы говорите не все, предупреждаю: применим специальные средства, искалечим. Ну? Сволочь! Говорить правду будешь? — занес руку, чтобы рубануть ребром ладони по кадыку, но Корочкин ел эти фокусы с потрохами. Перехватил, вывернул и подсечкой швырнул беспощадно на пол, мордатого уложил отработанным приемом: локтем по позвоночнику.

* * *

…За окном вспыхнули прожекторы, это означало, что наступил вечер. Чекисты лежали на полу недвижимы, по всему было видно — мертвы. Подошел к столу, перелистал свое бывшее дело. Вначале шли описи, но за ними оказалась фотография: в маньчжурской папахе, погоны штабс-капитана, красив — глаз неможно отвесть. Спички были у мордатого, чиркнул, в голландке вспыхнуло славное пламя, для верности разодрал дело на несколько частей и бросил в огонь. Вернулся к столу, открыл ящик — конечно, мог бы догадаться сразу: пистолет ТТ, курок взведен, патрон в патроннике. Старый прием…

Оборвал шнур телефона, подошел к капитану и для верности, набросив шнур ему на шею, потянул — до хруста. «Красивая форма, — подумал. — Резко отличается от армейской. И звания по-другому строятся…» Осенило: да ведь этот принцип — разная с армией форма, чины другие — это ведь либо Сталин у Гитлера украл, либо наоборот. Ну, и черт с ними обоими. Раздел капитана — больше подходил по росту и комплекции, и переоделся, ТТ в кобуру; еще на всякий случай сунул рядом с обоймой острый скальпель — нашел в стакане с карандашами. Кажется, все?

Однако натура брала свое: уйти просто так (правда, еще не решил — куда и каким способом) — да это же просто неприлично! Труп капитана накрыл своим пиджаком с плохо вычищенными следами немецких рук, добавил еще и брюки — вышло совсем неплохо, по-товарищески даже. Как-никак — проявил внимание и даже милосердие — это несомненно. Включил радио — пели про Сталина, это тоже оказалось кстати — как бы надгробное рыдание. Напоследок встал по стойке смирно, держа фуражку на сгибе левой руки. Финал, по ощущению, получился блестяще. Можно было уходить.

Отодвинул штору, выглянул: до земли метров двенадцать, вполне хватит, чтобы не собрать костей. Правда, двор опустел, только вахтер у ворот прогуливается, скучая. Только сейчас заметил, что решетки на окне не было, это означало либо то, что высота исключала побег и решетку не поставили по этой причине, либо… В лагере рассказывали: в коммунистической госбезопасности были специальные кабинеты — высоко, не ниже третьего или четвертого этажа, без решеток, с легко открывающимися оконными рамами. Доставляли на допрос арестованного (от которого намеревались избавиться), доводили до нервного срыва, а потом — как бы невзначай — уходили «на минутку». И несчастный, оставшись без присмотра, по своей собственной воле летел головой вниз…

Задумался: «Привели именно в такой кабинет. Разговор повели в свойственном им ключе — это ясно. Может быть, хотели избавиться от свидетеля подвигов майора госбезопасности Зуева? Обычным способом: «он — сам»? Если так — вы ошиблись, ребята. Я сейчас натяну вас по самые уши — если повезет, конечно. Должно повезти. Там Анфиса, одна…» В том, что ждет, — не сомневался.

Встал на подоконник, пригляделся: по наружной кирпичной стене примерно на уровне пола, на котором стоял, тянулись фарфоровые изоляторы без проводов, на расстоянии сантиметров ста друг от друга. Представил себе, как вылез, спустил ноги, правая — на одном, левая — на другом, но вот шагнуть, и не раз — здесь три, а то и четыре таких шага сделать придется, это вопрос… Опоры для рук — это тоже видел — не было никакой. Правда, светилось промежуточное — до водостока — окно, на него можно опереться, отдохнуть, но, судя по всему, там люди, могут заметить, и тогда…

Красивый женский голос по радио рассказывал об ударных подвигах во имя близкой победы — ткачиха не сомневалась, что к зиме Красная армия войдет в логово, Берлин, потом дали концерт по заявкам трудящихся и Изабелла Юрьева запела про Сашку: «Саша, как много в жизни ласки, как незаметно бегут года…» Корочкин уже стоял правой ногой под своим окном на «своем» изоляторе, левую же тянул к соседнему, в поту и головокруженьи. М-1, авто начальника управления, товарища майора Зуева, внизу, под окном, крутилось плавно в странном танце, отчего захотелось на все плюнуть и полететь, лишь бы скорее все кончилось. Но преодолел. Ногу