Убить фюрера - Олег Курылев

— Знакомьтесь, — Каратаев придвинул стул, предлагая издателю сесть. — Какой язык предпочитаете? А я распоряжусь насчет кофе.

— Вы шутите. На это уйдет не меньше двух дней… И потом, сейчас мы готовим очень дорогое издание «Калевалы» — это финский народный эпос. Закуплена мелованная бумага, заказ размещен в Вене в типографии Рейнфельда. Вот если сразу после этого…

— Постойте, постойте! — прервал его Савва. — А что, если на вашей мелованной бумаге мы и напечатаем «Последний смотр»? Параллельно с «Калевалой»? Шикарное издание, в белой коже с тиснением, каждый том в роскошной коробке, оклеенной черным бархатом. А? Что скажете? Марок по двести за экземпляр! При этом, заметьте, все расходы вам будут оплачены.

— И мой долг…

— Пикарт вернет вам ваш вексель, но всю работу надо сделать к концу августа.

— Это невозможно.

— Согласен, если мы будем здесь рассиживаться, поэтому предлагаю немедленно отправляться на вокзал, а чтением заняться в дороге.

— Вы хотели что-то заявить? — нарочито сухо спросил Бловиц.

— Скорее выдать небольшой секрет, — ответил Нижегородский. — С глазу на глаз.

Следователь попросил секретаря выйти и запер за ним дверь.

— Я вас слушаю.

Нижегородский надел очки.

— Я являюсь сотрудником тайной организации, занимающейся сбором разного рода информации и ее использованием, — сразу взял он быка за рога. — Непосредственно я работаю в отделе персональных досье.

— Интересно. И какое же государство вы представляете?

— Никакое.

— Как так? — поднял брови Бловиц.

— Наша организация надгосударственная и наднациональная, — спокойно пояснил Вадим. — Она действует в собственных интересах в соответствии со своей программой и уставом. Иногда мы выполняем заказы частных лиц, но только в случае, если их выполнение не противоречит нашей идеологии.

— Это что же, масонская ложа?

— Можно сказать и так.

Бловиц разочарованно посмотрел на собеседника.

— И это все? Все, что вы имели мне сообщить по большому секрету?

— Все, — совершенно невозмутимо и даже с долей некоторого удивления подтвердил Нижегородский, как бы говоря: «А вам мало, что ли?» — Надеюсь, теперь вы меня отпустите? — добавил он.

— Это на каком же основании? — в свою очередь удивился Бловиц. — Только потому, что вы масон?

— Но я не вольный каменщик, господин Бловиц, и не сын вдовы. Вы не расслышали — я сижу на персональных досье. Салонные сплетни, продажный министр и подкупленный полицейский, в конце концов, просто болтливый консьерж — вот мои предпочтения и круг моих знакомств. Я словно библейский сборщик податей, только собираю не деньги, а человеческие пороки, ведь в каждом досье в первую голову ценятся именно они. Компромат — это мой хлеб, и чем влиятельнее человек, на которого он собран, тем этот хлеб вкуснее.

— Все это весьма любопытно, но что дальше? — не веря ни единому слову подследственного, вяло произнес Бловиц. — Сборщик вы податей или вольный каменщик, правосудию, когда дело идет о государственном преступлении, на это, извините, наплевать. Вот если бы вы были русским шпионом и согласились все мне правдиво рассказать…

— Извольте, расскажу. Но только начну издалека, а вы, если ошибусь, поправите. Идет?

— Начинайте хоть от взятия Иерихона Иисусом Навином, — усмехнулся Бловиц, — только хватит уже небылиц, говорите по существу.

— Хорошо, — Вадим откинулся на спинку стула, — а поскольку Иисус Навин никогда не брал Иерихона, то сперва позвольте вас спросить: вы хорошо помните двадцать шестое мая прошлого года?.. Отвечать не нужно, — вытянул он вперед руку, закрывая открывшийся было рот следователя, — это риторика. Я знаю, что вы все помните. Вена, пять часов утра, отель «Кломзер», в шикарном номере на третьем этаже на полу распростертое тело полковника Редля.[73] Вы и еще несколько человек осматриваете место происшествия. Самоубийство. Восходящая звезда Генерального штаба и один из руководителей австро-венгерской контрразведки уличен в измене и пустил себе пулю в висок. Об измене, впрочем, решено не распространяться, но… газетчики, эти люди без стыда и совести, что-то пронюхивают, и, увы, скандала не удастся избежать.

Бловиц ошарашенно смотрит на Нижегородского.

— Для чего вы это рассказываете? Об этом действительно писали в газетах. Редль был завербован русскими, но к нашему с вами делу позорная история его предательства не имеет никакого отношения.

— Ошибаетесь, господин полковник, имеет. Можно я продолжу?.. Спасибо. Итак, в предсмертной записке Редль сообщает, что копии некоторых последних документов, переданных им противнику, находятся в его пражской квартире в сейфе. Ваша комиссия тем же составом едет в Прагу, и вы производите обыск в этой самой квартире. Однако ключей от сейфа нет. Приходится посылать за слесарем, неким Вагнером, капитаном местной футбольной команды «Шторм-1». Он вскрывает сейф, и то, что вы в нем обнаруживаете, повергает всех присутствующих в шок. Планы укрепрайонов вдоль границ с Сербией, Румынией и Россией, план развертывания тридцати дивизий «эшелона А» против России и десяти дивизий «Минимальной Балканской группы» против Сербии, схема сосредоточения двенадцати резервных дивизий «эшелона Б», пропускная способность железных дорог и прочая, и прочая, и прочая. Все военные секреты империи были выданы русским за жалкие шестьдесят или сто тысяч крон! Однако вместо того, чтобы сообщить о катастрофе фон Гетцендорфу, Конраду, Фердинанду или императору, вы и ваши сообщники уничтожаете почти все улики, оставив лишь самую малость, вследствие чего по сей день первые лица Австро-Венгрии находятся в полном неведении о масштабах случившегося. Укрепрайоны не перестраиваются, военные планы развертывания войск не меняются, дислокация частей остается прежней. А ведь за тринадцать прошедших месяцев можно было сделать немало.

Бловиц почувствовал себя нехорошо. Всего того, что говорил ему Пикарт о тайнах пражской квартиры Альфреда Редля, не было ни в одной газете. Даже фамилию слесаря и название его футбольной команды знает. Полковник налил себе воды.

— Ваши слова бездоказательны, — хрипло произнес он. — Не знаю, кто вам все это рассказал, но повторяю: вы ничего не сможете доказать.

— А я и не собираюсь ничего доказывать, — ответил Нижегородский, продолжая с помощью очков считывать видеоинформацию, предоставленную ему Каратаевым. — Это не входит в мои обязанности, ведь я всего лишь сборщик. Доказывать при необходимости будут другие. А может быть, и не будут, все зависит от вас.

— От меня?

— Именно. Мне надоело торчать в вашей богадельне. Здесь плохо кормят и полно клопов.

Страх Бловица сменился ненавистью. Сомнений не оставалось — перед ним русский шпион. Оттого он так и осведомлен по делу полковника Редля. Вероятно, сам же с ним и работал.

— Не нужно брать меня на пушку, господин шпион, — угрожающе произнес тайный советник. — Не забывайте, что вы в тюрьме и в полной моей власти.

— А как насчет «Зеленого дома»? — артистично зевнув, изрек Вадим. — Имеются фотографии…

Леопольд Бловиц оцепенел. «Зеленый дом» был самым фешенебельным борделем Европы, созданным в конце прошлого века по инициативе шефа прусской контрразведки Вильгельма Штибера. В стены этого заведения завлекались дипломаты, министры, высокопоставленные чиновники как Германии, так и других стран. Что говорить, если среди клиентов «Дома» оказались даже некоторые члены императорской семьи. Впоследствии — при нацистах — достойным наследником этого вертепа должен был стать знаменитый «Салон мадам Кити».

Новичок, попадая в «Зеленый дом» впервые, не сразу понимал, что это за учреждение. Если потенциальный клиент слыл человеком строгих правил, к нему и относились соответственным образом. Долгое время все было пристойно: пара необыкновенно интеллектуальных красавиц, молодой промышленник, пожилой господин чрезвычайно благородной наружности, карты, неспешная политическая беседа. Одним словом, атмосфера закрытого аристократического клуба, каких в Берлине немало. И только через неделю, а если потребуется, то и через месяц пойманный в сети осознавал, что к чему. Но он мог еще очень долго не догадываться, что пойман намеренно, а мог не почувствовать этого вообще никогда, ведь большая часть клиентуры Штибера комплектовалась по его указанию на всякий случай. Авось понадобится.

Зато потом, когда моральные устои новичка постепенно (а чаще очень быстро) ослабевали, или когда он понимал, что попался и пути назад нет, он имел право на все, что только могла нарисовать ему его безудержная фантазия. Ограничений не существовало. От легкой любовной эротики до оргий с цепями, наркотиками и гомосексуальными извращениями. И все под прицелом тайных фотообъективов и под беззвучное жужжание фонографов, после чего для некоторых наступал черный день сделки с сатаной, когда они ставили подписи под компрометирующими их документами. Очень многие, попав на крючок Вильгельма Штибера, висели на нем годами, а будучи выжатыми словно лимон и потому уже бесполезными для «короля шпионов» (слова восхищенного Фридриха Вильгельма), они упрашивали его не прогонять их из «Дома», а позволить ходить туда и дальше. И некоторым разрешали, кому из жалости, кому за прошлые заслуги.