Ксеноугроза: Омнибус - Питер Фехервари

— Это был долгий и жестокий конфликт, — сказал чужак. — Многие воины огня погибли в схватках на той отравленной планете, но я не могу не признать красоты…

— Красоты? — переспросил Мордайн. — Планеты ржавчины и убийственных песчаных бурь?

— Не планеты, гуэ’ла, а войны, — глаза ксеноса затуманились от воспоминаний. — Бе’гел живут ради войны, принимают её, не задавая вопросов и не требуя обоснований. Они бьются лишь ради наслаждения битвой.

— И потому ты восхищаешься ими? — Ганиил невольно заинтересовался этим.

— Нет. Они звери, но я уважаю их чистоту цели, — ответил заключенный. — После Аркунаши каста воды создала бе’гел образ неразумных дикарей, принизив их речами, призванными успокоить тревоги Империи, но это была только часть правды. Я много раз вел войны против бе’гел, но даже в тот, первый раз, мне стало ясно, что они неглупы и непредсказуемы. За счет одних лишь инстинктов они приспосабливаются и процветают, становясь сильнее после каждой понесенной ими потери. На Аркунаше мы за несколько лет истребили целые поколения этих созданий, но они плодились быстрее, чем их уничтожали, и каждая следующая волна адаптировалась к сражениям быстрее предыдущей.

— Империум превосходно знаком с оркоидной угрозой… — начал Мордайн, но тау, несомый волнами памяти, проигнорировал его.

— Самыми опасными были ветераны, — продолжал узник. — Те, кто выдержал много сезонов, приобрели силу Аркунаши: отрастили шкуры из затвердевших оксидов, которые защищали их от ржавчинных дьяволов и режущих бурь, что носились по пустыням. Мы называли таких бе’кальсу, «железными зверями». Они подкрадывались к нам посреди вихрей, скрытые от самых зорких глаз или сканеров, обращали против нас опасности самой планеты. Многих врагов, прикрывшихся стихией, разрывало на части, но выжившие только становились более дерзкими, более смертоносными.

Чужак помолчал, сцепив пальцы в раздумьях.

— Я помню, как, укрывшись за хребтом Мак’лар, наблюдал за чудовищным ураганом, который изверг армию кувыркающихся, размахивающих руками тел, и швырнул их о землю, будто скалы, в которых бе’гел путешествуют среди звезд. Большинство из них погибли мгновенно, но выжившие ещё хохотали, когда мы добивали их — изломанных, но не сломленных. Если бы они могли полюбить что-то помимо войны, то этим «чем-то», я уверен, стала бы Аркунаша.

— А ты? — внезапно спросил Ганиил. — Ты тоже полюбил Аркунашу?

— Это была честная война, — уклончиво ответил ксенос, — не считая её конца.

— Не сомневаюсь, в конце была одержана великая победа?

— Победа была украдена.

— Не понимаю. Империя Тау полностью разгромила орков…

— Меня там уже не было, гуэ’ла! — впервые Мордайн ощутил ярость, столь прочно запертую внутри этого бесстрастного создания. — Ближе к концу начались… сложности. Мы шли по лезвию ножа, но я видел очертания победы, так близко, что мог ухватить её.

Узник сцепил скованные руки, будто в мольбе.

— Я знал, что, получив подкрепления, сокрушу бе’гел в течение одного сезона, поэтому запросил новый охотничий кадр, — костяшки чужака затрещали от напряжения. — Империя прислала ассасина.

— Они пытались убить тебя? — опешил дознаватель.

— Они пытались убить мой авторитет, — прошипел тау. — Они решили, что я стал высокомерным и своенравным, забыл о предписанном мне месте в Высшем Благе. Сам аун’Ши явился на Аркунашу, чтобы покарать меня, хотя тогда я слишком доверял ему, чтобы понять это. Он приказал мне покинуть планету, не дал победить в войне.

— А затем Империя вернулась и выиграла без тебя, — предположил Ганиил, начиная понимать. — Тебя обманули?

— Меня наказали! — ксенос опустил руки, тяжело дыша и восстанавливая железный самоконтроль. — Ауны не могли смириться с возвышением иной касты. Они боялись, что я стану символом инакомыслия для воинов огня.

— А ты планировал это?

— Нет, — в голосе узника прозвучала неподдельная боль. — Я верил в аунов. Безраздельно. Каждая жертва, которую я требовал от своего кадра на Аркунаше, каждая капля крови, проглоченная красным песком, каждый предсмертный крик, унесенный красным ветром… Всё это было ради Высшего Блага.

«Вот суть его истории, — почувствовал Мордайн, ощутив неожиданный азарт. — Я покончу со спекуляциями и теориями. Империум узнает истину об этом отступнике из моих уст…»

— Но, несомненно, эфирные — ауны — должны были распознать твою верность, — рассудил дознаватель, перебрав немногие факты, известные Инквизиции. — После Дамокловой войны они возвысили тебя, сделали первым среди Клинков Огня…

— Они превратили меня в наделенного властью раба, — прошипел чужак, — в сговорчивого номинального вождя, чтобы ослепить и связать касту огня дешевой славой!

— Но ты был главнокомандующим военной машины тау.

— Моя власть заканчивалась там, где начиналась воля аунов! Я был марионеточным спасителем, каста воды въедливо изучала и фильтровала каждое мое слово и жест; мое прошлое было переписано, мое будущее решалось в комитетах!

Лицо заключенного исказилось, превратившись в абстракцию ярости.

— Но мне ещё повезло, гуэ’ла. Они заперли разум моего умирающего наставника в машину, они бросили мою теневую сестру и брата в стазис, чтобы навеки сохранить их умения для Высшего Блага, — он опустил голову, словно утомленный — или пристыженный — собственной вспышкой. — Все они повиновались без пререканий, даже Шасерра, самая неистовая из нас.

«Империум на протяжении тысячелетий требовал подобной жертвенности от своих слуг, — задумался Ганиил, — но этот ксенос-мясник взбешен такими действиями. Это делает его наивным или величественным?»

— Что стало поворотной точкой? — надавил дознаватель. — Какое событие отвратило тебя от Империи?

— Тау не так легко забывают о верности, — тихо ответил чужак. — Не было никаких «поворотных точек», только трещины, что множились и расширялись, пока не осталось ничего, кроме пустоты. Я принял судьбу товарищей, как принял собственную, но в моем сердце возникли вопросы.

Ксенос смотрел Мордайну прямо в глаза, тревожно проницательным взглядом.

— А из правильных вопросов рождается убийственная, неопровержимая истина.

«Убийственная, неопровержимая истина…»

Ганиил воззрился на узника. Его слова стали отголоском шепчущего хора падальщиков, что рыскали в воспоминаниях дознавателя.

— Истина предает, не так ли, Ганиил Мордайн? — произнес о’Шова.

«Да», — согласился беглец, не зная, почему.

— Пора, — объявил Калавера.

Мордайн выполз из койки и позавтракал жидкой размазней, приготовленной надзирателем, зная, что всё равно не насытится.

— Наши припасы погибли вместе с гвардейцами, — объяснил как-то раз космодесантник. — Ничего другого тебе предложить не могу.

Ганиил знал, что это ложь. Очередная манипуляция. Ублюдок хотел, чтобы он оставался полуголодным и управляемым, но достаточно крепким для продолжения игры.

«Но какие у неё правила? Как определяется победа и поражение?»

— Я верю, что это он, — равнодушно сказал дознаватель. — Верю, что это о’Шова.

— Из уверенности приходит ясность, а ясность рождает цель, — просветил его Калавера.

«Может, это и так, — нехотя согласился Мордайн. Пандемониум шепотков, поучающих Ганиила, определенно притих. Нет… нет, это было не совсем так. Они не столько притихли, сколько объединились, слившись в единый настойчивый голос, который был совершенно чужим и вместе с тем до боли знакомым.

— Твой узник ждет, дознаватель, — произнес великан.

Мордайн расхаживал по камере тау, пытаясь таким образом прогнать голод. Шел четвертый день дознания, и Ганиил уже наизусть выучил чертово помещение. Времени оставалось немного, нужно было поднимать ставки.

— Расскажи мне о Клинке Зари, о’Шова, — почти небрежно бросил он.

«Империум ничего не знает об этом примечательном мече, и всё же в нем воплощены наши темнейшие страхи по поводу ксеноса-отступника».

— Клинок Зари — действенное оружие, — ровно ответил пленник.

— Но меч — странный выбор для тау, разве не так?

— У бе’гел на Аркунаше я научился иному, — чужак резко скривил губы. Возможно, это была улыбка… или нечто совершенно иное. — Я убил их вожака в поединке, ударом клинка.

— Значит, ты принимаешь новые тактики… новые идеи… — логично предположил Мордайн. — И дары Губительных Сил, быть может?

— Я не дурак, гуэ’ла.

— Хаос способен превратить в дураков даже мудрейших людей, о’Шова.

— Я — тау, — с гордостью ответил собеседник. — Я заглядывал в бездну ваш’аун’ана, который вы называете «варпом», и противостоял его отравленным отродьям. Он не властен надо мной.