«Химия и жизнь». Фантастика и детектив. 1965-1974 - Борис Васильевич Зубков

Вудрума окружавшие выложенную плитами площадку с постаментом, теперь валялись бесформенными грудами, обильно заросшими зеленью. Постамент был цел, и на нем все так же горделиво возвышалась «волна». Мы изучили ее с возможной тщательностью, взяли пробы для анализа и исследования в лабораториях университета. Полупрозрачный зеленоватый кусок какой-то не известной никому из нас породы, действительно напоминавший застывшую волну, стоял на высеченном из красноватой лавовой породы постаменте. На самой верхушке стекловидной массы белел вспенившийся гребешок, еще больше усиливая сходство с окаменевшей волной, но ничего похожего на так красочно описанные Иваном Александровичем Сиреневые Кристаллы мы не обнаружили.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Глава десятая

●

Живое вещество

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Все мне нравилось в тропиках. Люди, города, океан и пальмы. Все было хорошо, кроме… тропической жары. Впрочем, донимала не жара. Средняя наиболее высокая температура в Макими и, например, в Киеве одинакова. Изматывало другое. На Паутоо при необыкновенно насыщенном парами воздухе дышалось тяжело, голова работала плохо, тело было вялым, непослушным. Оживал я только искрящимися росой утрами да в те ночи, когда небо было ясным, горели чужие, но удивительно заманчивые звезды, а с гор тянуло освежающей прохладой. Это были лучшие часы суток, самое подходящее время для работы. Помню: вот в такую, почти приемлемую для жизни ночь, вернее, поздним вечером мы все трудились над составлением нашего первого отчета. Нелегкое это было занятие. Собственно, отчитываться еще было не в чем. Мы, правда, успели уже потратить много времени, извели немало денег и в результате… Да, результаты выражались, как говорят математики, величиной исчезающе малой. Строго говоря, коль скоро ни зародышей, ни Сиреневых Кристаллов нам не удалось найти, дальше оставаться на Паутоо мне и Мурзарову вроде было и ни к чему.

«Подвиг Рокомо» — вот единственное, что в какой-то мере оправдывало наше пребывание в Паутоанском университете, но… в Москве, например, считали (и не без оснований), что исследования метеорита Себарао, имеющего силициевые микровключения, необязательно продолжать на Паутоо, можно их проводить и в отечественных институтах. Теперь все дело было в том, чтобы как можно скорее, пока нас не отозвали, добиться успеха. А успех не приходил. Что только не перепробовали мы в те дни, какие только не подбирали условия, чтобы вызвать к жизни маленькие, неподвижно лежащие в каменном куске существа!

…Ночь. Тишина. В открытые окна врываются неистовые запахи цветов, доносится отдаленный рокот океана, луна заливает неярким, немного тревожным светом лужайку перед зданием нашей лаборатории, стало прохладней, легче дышится, но отдохнуть, насладиться умиротворенной природой нам недосуг. Мы забросили проклятущий отчет и лихорадочно, забыв о времени, о еде, обо всем на свете, делаем еще одну попытку, стараясь оживить микровключения. Испытано, казалось, все, но вот Юсгор в очередной раз предложил внести изменения в условия эксперимента, мы ухватились за его не лишенный остроумия план опыта и уже не отходим от установки.

Ару всегда с нами. Его энергия, пытливость и веселье неиссякаемы. Он готов вообще никогда не покидать лабораторию, умеет как-то ловко, словно уменьшившись в несколько раз, уютно устроиться на циновке и поспать в укромном уголке. Полчаса, час — и он снова на ногах, опять такой же бодрый и неутомимый. Севена, казалось, соревнуется с ним в выдержке и выносливости. Подвижная, ловкая, грациозная, всегда подтянутая, она своим весельем, заботливостью неизменно скрашивала часы томительного и тревожного ожидания результатов, умела мягко, приветливо и чутко умерить горечь неудач, подбодрить.

Проба закончена, я склоняюсь над микроскопом. Метеорит по-прежнему мертв.

Мы молча, не перекинувшись и словом, усаживаемся за свои столы и продолжаем опостылевшую отчетную писанину. Ару и Севена исчезают как-то совсем незаметно, но не проходит и часа, как Севена появляется в лаборатории с плетенкой из бамбука. В ней деревянные мисочки с курицей и рисом, облитыми пряным соусом; поджаренные бананы, своей аппетитной коричневой корочкой напоминающие пирожки; белоснежные дольки мангустанов и объемистый, дивной старинной работы кувшин с имшеу — питьем превосходным, о котором я так и не удосужился узнать, из чего же оно делается. Многострадальный отчет опять откладывается в сторону. Поглощая превосходные дары тропиков, мы с жаром начинаем обсуждать новый вариант эксперимента и, едва покончив с едой, устремляемся в аппаратную. Ару уже там. Он всегда оказывается там, где особенно нужен. Ару все подготовил и только ждет, что же мы решили. А мы решили пробовать, пробовать и пробовать!

Дни идут за днями. Идут быстро, не принося так страстно желаемого результата, доставляя нам огорчения за огорчениями. Тревог масса. Приходят письма из Москвы и Ленинграда. Суховатые, начальственно-назидательные, с требованием высылать отчет. Задерживается получение аппаратуры, на которую мы возлагаем особые надежды. А больше всего тревожит тающий кусок метеорита. Расходуем мы его экономно, трясемся над каждой крупинкой, но он уменьшается в размерах и уменьшается. Все чаще думается: вот закончим последнюю крошку и работа прекратится. Безрезультатно и бесславно.

…И все же отчет завершен. Особенно полным и интересным разделом в нем получилось описание работы по туароке, сделанной паутоанскими химиками. Это радовало меня больше всего, давало надежду, что в случае удачи, если все же сумеем мы оживить силициевые микроорганизмы, у нас будет средство обуздать их. Мне даже в те небогатые успехами дни не давала покоя мысль о их силе, о их способности убивать все живое, распространяясь с неимоверной быстротой, и туароке… Вот здесь-то и нужно оценить по заслугам профессора Мурзарова, сумевшего на стыке двух таких наук, как история и химия, помочь важному открытию.

Туароке — неприхотливый, растущий на всех островах Паутоо кустарник, почти круглый год унизанный невзрачными цветочками. Туароке — это сорняк паутоанского архипелага. Надоедливый и злой, распространяющийся активно, не боящийся ни засухи, ни обильных дождей, проникающий в так трудно отвоевываемые у джунглей культурные делянки, он был нелюбим местным населением и всячески изгоняем. Вот он-то, этот неказистый кустарник, уничтожаемый при всяком случае, вскоре сделался героем, спасителем архипелага. Но об этом несколько позже.

Здесь я только хочу вспомнить, что, в то время когда мы безуспешно сражались с метеоритом, Ханан Борисович углубился в древние паутоанские записи и восстановил состав фимиама, курившегося некогда в храме Небесного Гостя. Оказалось, это была смола, добываемая из туароке. Химики выделили ароматические вещества из нее в чистом виде, определили их состав, разработали современную технологию получения смол из туароке. Оставалось испробовать, будет ли туароке, как и в легендарные времена, укрощать силициевую плазму. Но, увы! укрощать пока было нечего.

Работали мы в то время много, трудно и порой,