За линией Габерландта - Вячеслав Пальман

После работы мы с Серегой и Васей Смысловым пошли на заготовку брусники. В долине брусники было, как говорится, невпроворот. Собирали не руками, а маленькими ковшиками-гребенками, которые сделал, конечно же, Серега, большой любитель моченой ягоды.

Стоял вечер. Солнце село за сопки, но было еще светло, тихо и как-то особенно торжественно, как это бывает только на закате, когда умолкает дневной шум и вся природа, приустав за день, готовится отойти ко сну. Дело двигалось быстро, ведра наши наполнялись. И вдруг Вася пропал. За две минуты до того я видел его длинную фигуру метрах в двухстах от себя, потом обернулся — нет Смыслова. Свистнул, позвал. Иванов откликнулся, Васи нет. Спрятался? Но вокруг стояли только кустики и низкие травы, в которые не упрячешь такого заметного парня.

Мы недоумевали. Пошли по кругу около того места, где я видел Смыслова. Как в воду канул. Это было уж слишком!

Серега Иванов, человек некурящий и потому остро чувствующий табак, вдруг остановил меня и поводил носом по ветру.

— Что?

— Беломорканал... Его папиросы.

Мы осторожно пошли вперед. Какая-то чистая от травы полоска, не то тропа, не то место, где лежали бревна, чуть вдавливалась в слабокочковатую поверхность луга. Заканчивалась она темной продолговатой щелью-провалом. Именно отсюда, из этой дыры, тянуло дымком папиросы.

Тихо ступая, мы подошли к щели. На дне ее, на глубине около двух метров, сидел на корточках Василий Смыслов, курил папиросу, сопел и подбирал в ведро рассыпанные по илистому дну ягоды брусники.

Занятное положение! В ловушке. И влетел туда впопыхах. Это мы видели по его испачканному комбинезону, по свежему обрыву краев щели, по грязным рукам и лицу нашего товарища. Красиво же он расплачивался за свое неуважение к ледяным линзам!

С минуту мы молча наблюдали, как он плюхается в грязноватой дыре, потом как ни в чем не бывало спросили:

— Тебе не жарко?

— А? — вздрогнул он. Лицо его расплылось в виноватой улыбке. — Не-е-ет, не особенно. Пожалуй, даже прохладно. Спускайтесь.

Мы переглянулись и захохотали.

— Ничего смешного. Я же не мог знать, что под тропинкой такая дыра. — Он встал во весь рост, голова его пришлась как раз на уровне земли. — Понимаете, шел по тропе, вдруг земля подо мной зашуршала, я и крикнуть не успел, как очутился на мокром дне. Хорошо, что не глубоко, а то бы не выбраться. А ну давай руку.

Ледяная линза вытаяла еще не вся. Там, где по ее телу пролегала тропа, весной и, должно быть, после дождей скопилась вода. Она проникла сквозь илистый песок и постепенно начала разрушать лед. Он таял длинной узкой полоской, сужаясь книзу. Бока трещины стеклянно светились чистым льдом, на дне лежал слой грязи. Вода уходила еще глубже, в галечниковую подстилку. Предательская пустота была прикрыта сверху тонким слоем почвы, перевитой мелкими корешками.

Стоило наступить на эту непрочную крышу, как она рухнула.

Когда мы вернулись в палатку и рассказали об этом событии остальным, Бычков спросил однофамильца гроссмейстера:

— Теперь веришь?

— Куда же денешься, прижат фактическим материалом. Придется всю дорогу проверять. Не ровен час, еще машина сядет в ловушку. Как не поверить!

Мы тщательно осмотрели трассу будущей дороги, несколько дней потратили на шурфование пахотного массива. Льда под пашней, к счастью, не оказалось. Все-таки мы выбрали места подходящие.

По лугу ходили тракторы. Они выдирали кусты, срывали мох и дерн, оголяя серый песок, которому надлежало стать пашней для будущих огородов. Гусеницы тракторов давили несметное количество ягод, временами становились красными; в воздухе пахло свежей зеленью, развороченной землей.

Сбоку строили тепличный блок, прокладывали водопровод. Плотники возводили жилые дома и контору.

Как раз в это горячее время к нам прибыла комиссия треста, чтобы на месте разобраться в противоречивых данных о пригодности климата Май-Урьи для сельского хозяйства. В комиссии оказались наши старые знакомые — метеорологи Перова, Данилевский и агроном Руссо.

Они засели за дневники метеостанции. По мере того как Данилевский вчитывался в колонки цифр, лицо его вытягивалось все больше и больше.

— Мария Кондратьевна, что же это? — сказал он, недоумевая. — Огромный недобор температур. Да еще мороз в июле. А они строят, пашут землю. Авантюра?

Перова и сама видела, что цифры не в пользу совхоза, но наши уверенные взгляды, убежденность Зотова и настойчивые заверения Зубрилина, что «все будет в порядке», сбивали ее с академических позиций. Она не знала, что сказать. На этот раз теория и практика разошлись, как ножницы. Требовались факты, убедительные, веские.

— Вообще-то вы идете на риск, молодые люди, — заявила она наконец. — Я пока не вижу, что вас заставляет так верить в долину. Вы-то что скажете, Руссо?

Разговор затягивался, атмосфера накалялась. Петр Николаевич помалкивал, мы нервничали, ждали. Пора все-таки объяснить. И насчет двух площадок, и насчет длинного дня, и, наконец, о нашем опыте с овощеводством. Но Зотов все еще молчал, выдерживал характер. Уже шел спор между Руссо и метеорологами. Во время этих словесных перепалок, от которых в палатке становилось все жарче, Данилевский вдруг беспокойно оглянулся и сказал:

— Чем это пахнет у вас?

— Обедом, — ответил Зотов. — Если вы не против, давайте сделаем перерыв. А уж после обеда...

— И я чувствую очень домашний запах, — откликнулась Перова, — Мы так привыкли к консервам, что этот запах вызывает недоумение. Какой же у вас обед?

— Какой есть, — ответил Петр Николаевич. — Вы все-таки в совхозе.

— При чем тут совхоз? — обиженно отозвалась Перова. Она не любила бездоказательной логики. В огороде бузина, а в Киеве дядько...

Саша поставил на стол первые две миски.

— Борщ? — Перова сдержанно улыбнулась. — Смотрите, Данилевский, это же настоящий борщ! Тут и свежая капуста, и морковь, и помидоры. Мальчики, да вы просто молодцы! Откуда достали овощи? Из Айчана?

— Зачем же так далеко возить? Овощи есть значительно ближе. Вы кушайте, а после обеда посмотрите, — сказал Зотов, заметно волнуясь.

Вот он, его козырной аргумент. Не слова. Не споры. Вещественное доказательство.

Обедали молча. И быстро. Саша подал голубцы и цветную капусту. Руссо улыбался с видом человека, постигшего важную тайну. Данилевский раскраснелся, вся его угрюмая сосредоточенность пропала.

— Объясните, агрономы, — потребовала Перова, отодвигая пустую миску. Она смотрела на Зотова.

— Ну что вас томить. Это своя капуста. И морковь, и свекла, и помидоры — все свое. Глухарь в борще и тот из соседнего леса. А капуста — та самая, что перенесла июльский мороз. Пойдемте, посмотрите огород в натуре и тогда продолжайте спор.