Екатерина Великая (Том 2) - А. Сахаров (редактор)

– О-ла-ла!.. Признание по всей форме… Но здесь, в этом деловом покое признаний я не принимаю. Для того есть особые уголки. Вы всё, конечно, осмотрели в моём дворце…

– О, государыня… Несколько раз… Такое богатство… Сколько вкуса… Этот Эрмитаж… Зимние сады… Стаи порхающих и поющих птиц… Боскеты… Бессмертные картины… Мрамор… Всё это…

– Всё это – декорум императрицы. Если хотите видеть уголок Екатерины-женщины, я покажу вам то, что могут видеть лишь мои самые близкие, понимаете, близкие друзья… которым я не могу ни в чём отказать, перед которыми не таю ничего, в надежде, что никогда не придётся раскаиваться… что бы ни случилось между нами потом. Я слишком хорошо знаю, как изменчивы чувства людские. Ваш вид особенно напоминает мне о том. Знаете, у вас удивительное сходство с единственным человеком, которого я любила и люблю до сих пор… С Понятовским… А это уж так верно заметил ваш поэт: «Возвращаемся вечно мы к первой любви!..» Пойдёмте… Я вам покажу…

Небольшая дверь, которую миновала Екатерина, томно опираясь на руку смущённого таким неожиданным поворотом кавалера, вела в коридор, полуосвещённый цветной лампой.

Следующая дверь раскрылась без шума.

Шуазель увидел небольшой покой, убранный с восточной роскошью, мехами, коврами, оружием. На стенах висели великолепные портреты, всего около двадцати. Всё мужские лица. Приглядевшись, при свете сильных, но тоже одетых футлярами из цветного стекла ламп, гость узнал черты тех, которые были явно оглашены, как «друзья сердца», фавориты или даже случайные наложники на короткий срок этой загадочной, могучей женщины, в которой всё было сильно, неукротимо, несмотря на её годы.

– Узнаёте? Конечно, не всех… Вот Страхов… Он…

И новая Беатриче повела гостя по лабиринту своих райских воспоминаний…[182]

– А теперь перейдём дальше…

В следующей комнате обстановка была ещё роскошнее, ещё уютнее. Какой-то возбуждающий и бодрый аромат исходил из скрытых кадильниц и лёгкими клубами носился в воздухе, в полутьме.

На стенах висело столько же картин, сколько портретов было в первом покое.

Картины эти эффектно озарялись лучом отдельной лампы при каждой из них, причём свет падал лишь на полотно, как будто из потайного фонаря.

Картины были написаны на мифологические темы самого соблазнительного содержания. И на каждой из них голова женщины напоминала Екатерину. А голова мужчины была снимком с какого-нибудь из тех портретов, которые висели в соседней «галерее сердечных воспоминаний», как называла это сама хозяйка…

У Шуазеля закружилась голова.

Он давно понял, зачем его привели сюда.

И сейчас два сильных чувства окончательно захватили ум и душу осторожного, опытного дипломата и любезника-француза.

Тень Потёмкина, поверженного ревнивым, завистливым Зубовым, выросла перед глазами Шуазеля… Конечно, вытеснить совершенно юного фаворита ему не удастся. На Екатерину нашёл каприз. Она сочла возможным дать волю своей фантазии… Но через день, через неделю она может невольно даже предать его, Шуазеля, более юному и постоянному фавориту Зубову. Что тогда?..

С другой же стороны, ввиду решения герцога остаться навсегда в России, чего желает сама Екатерина, как было бы хорошо «дерзнуть» и потом использовать хорошенько минутный фавор… Быстро всё это проносилось в его уме. Риск большой… Но и ставка крупная… Что, если?..

Он уже незаметно стал вести спутницу к одной из широких восточных кушеток, расставленных вдоль стен.

Но неожиданно новая мысль пришла ему в голову: «Но ведь она так стара!..»

Правда, здесь полутьма… Черты ещё сохранили свою правильность и остатки красоты. Но Шуазель, словно в гипнозе, увидел и то, что скрадывал сейчас искусственный полусвет: морщины, складки… Измятые линии лица и тела…

Зубов, как и всякий другой из русских, видел перед собой скорее нечто высшее, чем простую женщину. И это сознание будило страсть.

Шуазель не был охвачен таким порывом преклонения перед величием власти… Что, если природа мужчины откажется повиноваться внушениям разума?.. Тогда совсем беда…

Во избежание всяких осложнений, кавалер с самым внимательным видом, подойдя к ближайшей картине, стал рассматривать её:

– Хорошая кисть… Кто это писал? Немного аксессуары неверны… Вот эти пилястры[183] и рисунок мебели… Но сильно, сочно… Это менее удачно написано, ваше величество! – переводя свою спутницу к следующей картине, как будто они гуляли по залам Эрмитажа, среди толпы людей, спокойно говорил Шуазель…

Екатерина, сначала немного волновавшаяся, когда они вошли сюда, поглядела на своего спутника, осторожно высвободила свою руку из-под его локтя и, как будто заражаясь настроением собеседника, спокойно, ласково, тоном светской хозяйки стала давать объяснения новому «Иосифу Прекрасному»[184] сорока лет…

Неузнаваемая, величественная, стоит в большой тронной зале Екатерина, слегка опираясь рукой на невысокую колонну.

Русский двор, один из самых пышных в Европе, сегодня окружает государыню особенно блестящим, великолепным полукругом кавалеров и дам, одетых в шёлк, в парчу, залитых золотом, осыпанных жемчугами и самоцветными камнями редкой величины.

Корона на императрице слепит глаза сиянием великолепных бриллиантов.

Скипетр держит на подушке граф Шувалов. И словно искры сыплются из этого скипетра, когда луч солнца коснётся бриллиантов, покрывающих его.

А против этой сказочной группы расположилась другая, не так богато разодетая, но полная красоты, грации и особого, изысканного вкуса, который сквозит во всём, начиная от перьев на причёсках дам, до красных каблучков у ботинок, сжимающих стройные, узенькие ножки парижских светских щеголих, перенесённых под небо Севера, как переносят порою роскошные цветы из-под открытого южного неба в жаркие парники северных теплиц…

Впереди всех стоит принц д'Артуа в тёмном, но великолепном наряде.

После обмена официальными приветствиями Екатерина дала знак Платону Зубову, который передал ей шпагу с литым из золота эфесом, осыпанным драгоценными камнями.

Взяв в руки это великолепное оружие, Екатерина обратилась к д'Артуа:

– Ваше высочество. Теперь вам предстоит трудный подвиг: поднять разрушенный и опрокинутый трон, целые тысячелетия стоявший так незыблемо и твёрдо! Предстоит борьба за право при помощи отваги, ума и ратных сил, которые вы, принц, конечно, с Божьей помощью, сумеете собрать вокруг священной орифламмы[185] французских королей. Примите же эту шпагу, данную Богом для короля на одоление дерзких врагов власти, покоя и счастья на земле! Я бы не вручила её вам, если бы не была глубоко убеждена, что вы скорее пожертвуете жизнью, чем откажетесь употребить этот клинок так, как предписывает долг и слава вашей династии! Бог в помощь, ваше высочество! Беритесь за дело, в добрый час! А здесь всегда с живым интересом будут следить за вашей благородной борьбой и молить Бога о ваших победах!

Став на одно колено, принял знаменитую шпагу принц д'Артуа.

– Бог, дама и моя вера! Вот клич, с которым предки наши шли на победу или смерть. Эти же слова повторю я сегодня, полный невыразимой благодарности к новой, небом посланной избавительнице из чуждых холодных стран, которая, подобно Жанне д'Арк, опоясавшей Карла мечом победы, пророчит и нам счастие этим священным даром! Бог, дама и моя вера! – повторяю я. А моя вера – это возрождение законной власти в истерзанной, страдающей, но всё-таки прекрасной моей Франции… Мир народам и счастье всем под сенью векового трона, под защитой закона и Бога!

Сказав эту короткую речь, принц поцеловал руку императрицы, получил ответное лобзание в голову, и аудиенция окончилась.

Усталая, удалилась к себе императрица и собиралась отдохнуть, когда послышались шаги за дверью, ведущей на половину Зубова, и сам он появился перед ней.

Наблюдательная и чуткая, Екатерина сразу заметила, что фаворит чем-то недоволен. И, предупреждая нападение, встретила его вопросом, в котором звучала нотка раздражения:

– Скажите, генерал, что это вы делали вчера весь вечер, даже не могли прийти, когда я просила вас?..

– Странно, ваше величество, – совершенно ей в тон заговорил Зубов. – Я именно хотел обеспокоить вас вопросом; почему вы не изволили меня предупредить, что желаете вчера принять наедине этого плаксу Шуазеля?.. Но дело сейчас не в том. Я с очень важным сообщением. Оказывается, что мы порою бываем чересчур доверчивы, ваше величество, – играя словами, выдал эту фразу фаворит. – Преследуем якобинство в далёкой Франции, а здесь, во дворце, главари этих каннибалов живут, занимают высокое положение, готовят наследника великой державы!

– Ах, вы снова снова про Лагарпа, – со вздохом облегчения произнесла Екатерина, довольная, что неприятная сцена ревности прошла стороной, – снова про его сношения с кантональным советом?[186] Но, друг мой, – переходя на русский язык, примирительно заговорила она, – пойми, нельзя же вадскому гражданину,[187] хотя бы и воспитателю моего внука, даже и не объявленного наследником покуда, нельзя же Лагарпу запретить сношения с его родиной только потому, что там образ правления республиканский… Важна не идея, а то, как её проводят в жизнь. Надо знать, кто берётся за это опасное дело. Вон почитай даже святое Евангелие; ужасное учение. Не надо ни царей, ни богачей, ни войны… Бог и люди, дети его, равные перед Богом, вольные перед небом, братья между собою. То же пишут теперь и на стенах домов в Париже. Но пишут братскою кровью, канальи! Вот за что я их так не терплю… А наш Лагарп… Ты же знаешь его: подлинно, не то что мухи, блохи не задавит, хоть бы и кусала его. Буддист какой-то, а не гражданин республиканского Вада… Успокойся… Нервы у тебя… Или печень. Бывает это от устали, Хочешь, я Роджерсона…