Конфидентка королевы. На службе Ее Величеству - Нордье Софи

Покончив с нехитрым ужином, Робер собрал большую охапку дров для поддержания огня и подложил седло в изголовье спутницы.

— Устраивайтесь на ночлег.

— А вы?

— Буду вас сторожить. Лес не всегда радушно встречает своих постояльцев. — И граф вытащил меч из ножен и положил его под правую руку.

— Тогда и я не буду спать, — улыбнулась Сабина. В душе у нее колыхнулось уже забытое ощущение легкости, вызванное беседой с Робером, который, в отличие от Габриэля, никогда не стремился ее подчинить. — Скажите, мессир, что за люди на меня напали?

— Бродяги, скорее всего висельники, сбежавшие от наказания и укрывшиеся в лесу. Наверняка промышляют мелким разбоем и совершенно одичали.

— А почему они не взяли коня?

— Они не смогли бы его продать — первый же покупатель заявил бы властям, и их тут же вздернули бы. А вот по женскому телу они, судя по всему, изголодались. Забыли об осторожности, даже не отбежали подальше, терпения не хватило… — Услышав судорожный всхлип, Робер резко повернул голову. — О, простите, что напомнил вам о пережитом ужасе!

— Это и вправду было ужасно! Зловонное дыхание, безумная животная похоть во взгляде, ногти, раздирающие мою кожу… Настоящий зверь! — Сабина обхватила колени руками и положила на них голову.

— Вы не заметили, как эти бродяги к вам подкрались?

— Я молилась о вас… Они неслышно подошли сзади. У меня до сих пор звенит в ушах от удара дубинкой по голове. Я пришла в себя, когда они волочили меня по земле, и сразу же закричала. Меня дважды ударили кулаком по лицу и заткнули рот зловонной тряпкой. Наверное, увидев распростертое на земле женское тело, они потеряли остатки терпения…

Пережитый кошмар вновь вызвал у нее слезы. Крупные соленые капли, сверкая в отблесках костра, скатились на распухшую губу, и женщина жалобно скривилась. Не выдержав, Робер обнял ее за плечи и зашептал нежные слова.

Глаза Сабины закрылись, и вскоре она спокойно спала, привалившись головой к знакомому мужскому плечу.

Иногда, сильно рискуя, баронесса и граф заезжали на постоялые дворы или в маленькие аббатства, чтобы пополнить запасы провизии, немного согреться и как следует выспаться. Но чаще Робер дремал днем, а ночью охранял сон Сабины. К счастью, путешествие проходило спокойно, без опасных приключений. Лишь однажды в утренней мгле дорогу им загородили с полдюжины разбойников: двое держали на плечах огромные секиры, остальные — увесистые дубинки. Лесные бродяги разглядывали всадников, прикидывая свои возможности: один из путников — женщина, но второй — хорошо вооруженный внушительный рыцарь, поклажи у них никакой, лишь тощие седельные сумки. Перекинувшись парой фраз и почесав вшивые бороды, разбойники решили, что овчинка выделки не стоит. Грабить особо нечего, а грозный всадник наверняка будет сопротивляться и успеет покалечить половину из них. Поэтому незнакомцы исчезли в ближайшем овраге так же тихо, как и появились. Сабина шумно выдохнула, а Робер, расслабив напрягшиеся мускулы, убрал ладонь с рукояти меча.

Сабина мужественно переносила тяготы пути, не жалуясь на отсутствие элементарных удобств, грязную одежду, спутанные, нечесаные волосы, которые с трудом заплетала в подобие косы. Она даже шутками подбадривала графа, страдавшего от невозможности обеспечить любимой женщине должный комфорт.

Поздняя осень все уверенней вступала в свои права. Днем путников немного согревало низкое солнце, устало наблюдавшее за последними опадающими листьями, а по ночам уже чувствовался легкий мороз.

— Нам повезло, что нет дождей, иначе мы всю дорогу ехали бы в мокрых плащах и тряслись бы от холода, — заметил как-то граф, почесывая подбородок, заросший недельной щетиной. — А так нас хоть костер по ночам согревает.

Но он рано радовался отсутствию мокрой одежды.

Очередной ночной привал они устроили у реки Эр. Сабина повесила плащ на сук и спустилась к воде, чтобы умыться. Однако сук оказался трухлявым, и плащ упал в реку. Женщина успела поймать плащ, но при этом погрузилась по пояс в воду. Робер, в свою очередь, вытащил ее вместе с плащом и на руках вынес на твердую землю.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

— Что же это за наказание? — пробубнил граф с притворной строгостью.

Вскоре он развел возле высокого куста жаркий костер и развесил на нем плащ и шоссы, а на воткнутые в землю колья нахлобучил перевернутые женские полусапожки.

Сабина устроилась на покрывале возле огромного пламени, кутаясь в мужской плащ и продолжая стучать зубами. Мокрый подол суконной котты не давал ей согреться, а от нарастающей усталости знобило еще сильнее. Робер беспокойно поглядывал на Сабину и, покормив лошадей, стянул с себя кольчугу. Затем присел рядом с баронессой и потянул за край ее плаща, выказывая намерение тоже под ним укрыться.

— Обнимите меня! — попросил он.

— Зачем? — Сабина судорожно сглотнула.

— Хочу согреть вас своим теплом. — Граф все же рассмеялся, понимая, как напугал ее.

— Вы поэтому сняли кольчугу?

— Прижимаясь к холодному металлу, едва ли согреешься.

Робер укутал их обоих плащом и обнял Сабину двумя руками. Через некоторое время она перестала дрожать и ее дыхание стало более ровным.

— Вы спите? — спросил Робер.

— Нет, — отозвалась Сабина из кокона. Она снова почувствовала угрызения совести: опять она бессовестно пользовалась добротой графа, ничего не давая ему взамен. — Думаю, сколько раз вы приходили мне на выручку? Уже со счета сбилась…

— Но при этом ты всегда звала на помощь Габриэля.

Робер понимал, что это замечание сейчас неуместно, но его ревность все же выбралась наружу и перешла на «ты». Наверное, во всем виновата яркая полная луна. Озаряя все вокруг мистическим светом, она обостряла чувства людей, скрываемые днем.

— Только раз, несколько дней назад… — пробормотала Сабина.

— Нет, не раз. Год назад в лесу, когда понесла лошадь, ты, приходя в сознание, приняла меня за Габриэля. И еще прошлой зимой, когда напали разбойники, ты призывала на помощь шевалье. Я тогда подумал, что ослышался, но теперь знаю, чье имя ты всегда произносила.

Сабина лишь вздохнула — ей нечего было сказать. Она всегда ждала Габриэля.

А Роберу и не требовался ответ, все было ясно без слов. Он грустно размышлял: «Вот и я освоил правила куртуазной любви. Теперь виртуозно владею собой: безумно желаю женщину, но не смею к ней прикоснуться. И это я, всю жизнь наслаждавшийся простой земной любовью, трепетной горячей плотью! Воистину, не зарекайся. Когда-то я подтрунивал над куртуазностью Тибо, много лет воспевающего образ недосягаемой королевы, а сейчас сам оказался у пьедестала неприступной Сабины. Она не пожелала ответить на мою любовь, а я покорен и мне нужно не только ее тело. Что тело? Вот оно, хрупкое, лежит в моих сильных руках, чуть придави ладонью — и… А может, последовать примеру Рено де Даммартена? Похитить Сабину, как тот похитил свою будущую жену Иду, и отправиться с ней в Святую землю, предварительно выторговав у папы разрешение на развод с Аэнор? Но что потом? Ловить на себе ее презрительные взгляды? Не этого я хочу! Вот если бы она хоть раз взглянула на меня так, как смотрела на шевалье во время расставания…»

Сабина уже давно спала, а Робер все еще поглаживал нежно ее плечи и целовал затылок.

***

Лекарь Бертран вышел из покоев Сабины, и королева, ожидавшая в малой гостиной, задала дежурный вопрос:

— Как ей сегодня, лучше?

— Горло уже почти не красное. Но основная причина болезни не переохлаждение, а нервное потрясение. Я дал ей усыпляющий отвар. Сон в ее состоянии — прекрасное лекарство.

— А живой Габриэль — еще лучшее, — со вздохом добавила королева.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Неделю назад Робер наконец-то привез Сабину в Париж. Бланка чуть с ума не сошла от радости. Более двух недель от графа и шевалье не было никаких известий, и она совсем извелась от непривычного ощущения беспомощности. Луи, как мог, успокаивал мать.

Сабина была жива, но ее здоровье резко ухудшилось — ночевки в холодном лесу не прошли для нее бесследно. По приказанию королевы лекарь Бертран немедленно приступил к лечению и ежедневно осматривал больную. Но Бланка, много времени проводившая рядом с Сабиной, прекрасно понимала, что тревога за шевалье — основная причина ее болезни.