Вавилон - Маргита Фигули

А еще он сказал, что наставниками человека являются также страх, нужда и смерть, но величайший из них…

Тут Улу замолк, не докончив своей мысли. Нанаи робко напомнила ему, что величайший учитель… С замиранием сердца ждала девушка ответа, словно Улу сейчас откроет перед ней величайшую тайну жизни.

Взгляд учителя посерьезнел; взяв руку Нанаи в свои руки, Улу проговорил:

— Величайшими учителями каждого человека и всего человечества были, есть и будут ненависть и любовь.

Нанаи вздрогнула и выдернула руку. Да, и в ней живут оба эти чувства, не раз повергавшие ее в трепет. Как часто, нахлынув бурными потоками, они захлестывали ее сознание, лишая ясности мысли! С тех пор как, едва вступив в жизнь, узнала она Устигу и Набусардара, ее преследовали, не отступая, ненависть и любовь. Нанаи стояла меж ними, словно между высокими стенами, уходившими в небесную высь. Впервые они полонили ее в Оливковой роще — с ней случилось то же, что бывает с неосторожным пастухом, погнавшимся за отбившейся овцой и сорвавшимся в пропасть. Теперь она, вроде того пастуха, стоит на песчаном дне ущелья и молит небо о помощи. Некогда она верила в любовь, считая ее неприступной твердыней. А теперь против нее выросла стена, имя которой — ненависть. Ненависть швырнула ее, как игрок кость, в смуту жизни. Прежде любовь вызывала в Нанаи только нежность, теперь она стала источником ненависти. Любовь и ненависть слились в ее сердце в стремительный вихрь, который треплет ее, словно ветер — рубище странника. Неужто же для того и вселились они в ее сердце, чтобы стать ее учителями, величайшими учителями, как говорит Улу? Добрая Таба, провожая ее сюда, предсказывала на прощание, что любовь свою она искупит страданием, во. имя любви она должна претерпеть все муки, предопределенные ей судьбою.

Но кого она любит? Кого ненавидит? Набусардара, Устигу, Улу, Теку?

Сам рок судил ей эту жизнь, и теперь Нанаи яснее чем когда-либо видит, что главный в ней — Набусардар; но что Непобедимый определит для нее?

Нанаи украдкой взглянула на Улу.

Духовный пастырь читал в ее глазах, словно в раскрытой книге, он умел заглянуть в самые сокровенные уголки смятенной девичьей души, словно смотрел сквозь прозрачные воды озера на его дно.

Улу хорошо чувствовал тонкую натуру Нанаи. Он все понимал, даже когда девушка хранила молчание.

Улу был невластен что-либо изменить в ее судьбе, не рискуя нарушить волю Набусардара. Но он всей душой сочувствовал Нанаи. Жреца страшила мысль, что вдруг Непобедимый, натешившись, бросит ее. В конце концов Улу решил, что если уж Нанаи пришла искать здесь защиты от злых помыслов Эсагилы, то ей более пристало принадлежать Набусардару, чем случайному мужчине, который купит ее за золото.

Прервав молчание, Нанаи произнесла;

— Я согласна с тобой. Меня в поступках моих почти всегда вели любовь и ненависть. Но скажи, мой ученый, мой мудрый наставник, неужели также поступаете и ты, и Набусардар, неужели так же вел себя и великий Гильгамеш?

— Да.

— В прошлый раз мы читали предание о том, как храбрый Гильгамеш охотился на львов. Скажи, как стал Гильгамеш великим охотником, что помогло ему — любовь или ненависть?

— И то и другое, — не колеблясь, ответил Улу. — Он любил сильных и отважных, ненавидел слабых и трусов.

— Мне думается, что и Набусардар такой же, как Гильгамеш, — молвила Нанаи, и глаза ее засветились.

— И ты не ошибаешься, — согласился Улу.

— Ну, читай же… читай мне новую легенду о Гильгамеше, премудрый.

Нанаи слушала Улу, затаив дыхание.

Время бежало быстро, так что они и не заметили, как солнечные лучи осветили ветви пиний с другого бока. Не слышали они даже пения и рокота египетской систры, под звуки которой на подворье сменилась стража.

И лишь когда над ними вдруг склонилась седая голова скульптора, они очнулись.

Улу взглянул на солнечные часы и глазам своим не поверил.

— Однако я покушаюсь на время других.

Но скульптор не рассердился, увидев в руках наставника эпос о Гильгамеше.

— О, за чтением преданий о Гильгамеше можно забыть обо всем на свете, не только про глину и резец. И я в молодости целыми днями просиживал над сказаниями о нем. Да и теперь люблю их перечитать. Когда на Вавилонию обрушиваются невзгоды, Гильгамеш укрепляет мои силы, помогает выстоять и верить.

Пока скульптор беседовал с Улу, Нанаи взяла таблички и принялась читать с того места, где они кончили.

Но вскоре Гедека прервал ее.

— Я рад, что тебе пришлось по душе лучшее, что создано халдеями в литературе. Я полагаю, это очень обрадует и непобедимого Набусардара.

Улу поспешил опередить ответ девушки:

— Спору нет, успехи и прилежание Нанаи доставят Непобедимому большую радость.

— Своенравна только, — улыбнулся скульптор. — Вот и теперь ей, видите ли, потребовалась собственная мастерская, а в мою, мол, она будет приходить только за советом.

— Если бы я волен был решать, — попытался смягчить ворчанье скульптора Улу, — то не стал бы ей перечить.

— Досточтимый Улу, — укоризненно произнес Гедека.

— Да, да, мастер, я бы позволил, решить я этого не в силах, но помочь Нанаи мне хотелось бы. Она заслуживает того, чтобы эта ее просьба была исполнена. Ведь и детям дают только те игрушки, которые им по вкусу.

— Но для Нанаи это не детская забава. Она занимается моим ремеслом настойчиво и целеустремленно. Она хочет создавать скульптуры, а не развлекаться.

Глаза Улу задорно вспыхнули.

— Тем лучше, мастер, тем лучше. Ну, не буду отнимать у вас время, — заторопился он, — теперь оно принадлежит вам, да и мне пора приняться за свои дела… Да хранят вас боги.

— Будь благословен, брат Улу, — попрощался с ним скульптор.

Едва Улу покинул их, Гедека сел рядом с Нанаи и завел речь о Набусардаре. Он чувствовал, что владыка, как всегда явится во дворец нежданно-негаданно.

Осторожно, исподволь готовил он Нанаи к этой встрече. Его слова неизменно звучали сердечно, дружески.

Начал он издалека:

— Знаешь ли ты, средоточие любви, что огонь порождает тепло, ветерок бурю, улыбка вызывает восторг, а восторг рождает надежду, знаешь ли, откуда берет начало родник, способный излиться в могучий поток и пробиться к заветной цели?

Гедека говорил, а Нанаи засмотрелась на терракотовый улей. Около летков его роились пчелы. Учитель окликнул девушку, и она, очнувшись, в смущении ответила ему вопросом:

— Для чего ты говоришь мне об этом, дорогой учитель?

— Я хочу напомнить тебе, избранница моего господина, чтобы ты сама стала тем огнем, который обогреет моего владыку, тем ветерком, что породит в нем бурю. Чтобы ты была для него облачком; и подобно тому, как пролившийся из облачка благодатный дождь поит иссохшую землю влагой — так и ты утолишь его жажду. Будь для него улыбкой, вызывающей восторг, надеждой, которая наполнит смыслом его жизнь. Родником, дающим начало рекам и морям, по берегам которых селятся народы и возникают государства.

— Зачем это мне делать, учитель? — Нанаи крепко сжала руками глиняные таблички. — Зачем это мне, если бы даже я и смогла стать всем этим?

Скульптор улыбнулся.

— Если ты сумеешь стать для него всем этим, мой господин обретет в тебе источник силы, ты сделаешь его неуязвимым, ты, будешь для него словно алмазный перстень. Он тебя боготворит, а за любовь платят любовью.

— Любви я не противлюсь, Гедека. Напротив, нынешняя весна словно околдовала меня. Но стоит мне подумать о любви, как охватывает меня недоброе предчувствие — что, если наш дворец посетит владычица подземного царства и унесет с собой персидского князя? Он не в силах долго противиться судьбе. И тогда для меня наступит самое ужасное, отчего уже теперь леденеет сердце. Нет, смерть меня не страшит, но я не хочу умереть, не избавившись от проклятья. Оттого не смею я радоваться, хотя в сердце моем расцветает весна. Оттого боюсь признаться, что втайне жду своего господина, жду, как светильник, в котором вот-вот зажгут пламя… и замираю при мысли, что Набусардар, возвратившись, велит казнить Устигу.

— Ну, а если б ты верила, что он дарует ему жизнь?

Нанаи глубоко вздохнула.

— Ты могла бы больше верить Непобедимому. Набусардар — человек чести, и если он обещал помиловать Устигу, можешь ему поверить. Уезжая, он наказывал нам беречь Устигу как зеницу ока — иначе всем несдобровать.

— Какую тяжесть ты снимаешь с моей души, учитель! Ведь с тех пор, как я отдала Устигу в руки солдат Набусардара, совесть беспрестанно мучает меня!

— Поверь, — продолжал скульптор, — для него самого выгоднее сохранить Устиге жизнь. Но спокойствия ради попроси его об этом еще раз сама.

— Я на коленях буду его просить, развяжу ремни на его сандалиях, буду целовать его ноги и просить-просить…

— Конечно, он не откажет тебе; поверив твоей любви, он исполнит любое твое желание. Я говорю так, потому что знаю его. Но будь осмотрительна, не пробуди в нем подозрений…