Долина костей - Майкл Грубер

— Я думала, наша страна самая религиозная в мире.

— Я имею в виду настоящую религию, а не ханжество этих богатых фарисеев с их внешним, напускным благочестием. Все они суть «гробы повапленные», лицемеры и язычники, поклоняющиеся, как идолам, стиральным машинам. Господь давно отринул их прочь! Как можно этого не видеть? «И владыки земные, которые творят блуд, живут с нею в прельщении, будут скорбеть по ней и оплакивать ее, когда узрят дым от ее огнища, на коем сгорит она, отпрянув от страха пред ее муками, и возглашая: „Увы, увы, сей великий град Вавилон, град могучий! Увы тебе, ибо разрушение твое свершилось в единый час!“» — При этой декламации голос Эммилу меняется, становится громким и каким-то отрешенным, а сама она чем-то напоминает Ойя на церемонии бембе.

Легкий ветерок шелестит в листьях кротона, и Лорна ежится, пытаясь измыслить какой-нибудь логический довод против падения Запада и одновременно удивляясь, чего ради она вообще лезет со своей логикой к фанатичке? У которой, впрочем, еще осталось что сказать.

— А не приходило ли вам в голову, доктор Уайз, что, возможно, вы тоже служите его орудием, и все, что произошло с нами и между нами, есть часть чего-то большего? Он провел вас через все эти испытания не напрасно, а с некой великой целью, пусть даже вам не дано будет узнать, с какой именно. Возможно, вы произведете на свет дитя, которому суждено спасти мир! Нам, смертным, будущее неведомо. — Эммилу медленно качает головой, встречается с Лорной взглядом, и столь велика в нем печаль, столь велико сострадание, что гнев Лорны утекает, словно сквозь пальцы, хоть она и силится его удержать.

— У меня не будет никаких детей, — кричит Лорна, — я умру, и нет там никакого Бога!

Происходит нервный срыв. Она кричит так громко, что распугивает птиц, отчаянно бьет кулаками по столу и швыряет чашку в ствол дерева, разбив ее вдребезги.

— Я умру, и нет никакого Бога! — выкрикивает она сквозь рыдания, стыдясь себя, но не имея сил сдержаться. Пусть этого Бога и нет, но почему, за что он решил замучить ее до смерти? Это несправедливо! Нечестно!

Эммилу, вскочив со стула, крепко обнимает ее и поглаживает по волосам, бормоча что-то невнятно-успокоительное.

— Прости, — произносит Лорна, когда восстанавливает способность к членораздельной речи. — У меня рак. Исцелил бы меня Бог, если бы я молилась?

Лорне страшно слышать, как с ее уст слетают эти, произнесенные дрожащим голосом слова.

— Я не думаю, что это сработает таким образом, — говорит Эммилу, — но помолиться никогда не вредно. Если хотите, я помолюсь вместе с вами.

— О, какой в этом смысл! — бросает Лорна, когда ее отвращение к себе пересиливает ужас. — Должно быть, каждый падающий самолет прямо-таки распирает от молитв, но это не мешает ему разбиться.

— Все так, но если кто-то из них молится искренне, то он, в последние свои мгновения, молится о милости Господней. На самом деле это единственное, о чем вообще можно молиться по-настоящему.

— Ага, как я понимаю, речь идет о Небесах? О загробной жизни?

— В которую вы не верите, — уточняет Эммилу.

— Конечно, нет!

— Ну а чего тогда бояться? Угасания? Но разве дни нашей жизни не угасают, один за другим? И что такого случится, если вдруг угаснут все огни? Вы-то этого уже не узнаете, по определению.

Лорна сморкается в бумажную салфетку.

— Вот спасибо! И почему это меня не утешает? Тебя-то, наверное, поджидают хоры ангелов и вечные гимны.

— Чего-чего, а этого не знаю. Нам советуют не предаваться умозрительным спекуляциям на эту тему: глаз не видел, ухо не слышало, и не вошло в сердце человека то, что Господь приготовил для тех, кто любит Его. Я уверена в радушном приеме в вечность и воскрешении моего тела, но о том, как именно все это будет осуществляться, мы, по правде, не имеем ни малейшего представления. Лишь чаем подобия Воскресения Христова. Это за пределами времени, и мой мозг просто не может постичь идею существования без длительности, точно так же, как, наверное, гусеница не в силах постичь бабочку, хотя это и ее будущее.

Лорна смотрит на нее, готовя какую-то циничную ремарку, но тут прилетевшая со двора бабочка, маленькая, ярко-голубая, с оранжевыми глазками на крылышках, легко садится Эммилу на плечо. За ней прилетает другая, третья. Они садятся на Эммилу, на стол, стулья, на саму Лорну. Время замедляется и останавливается, ветерок затихает, листья падают бесшумно, и какой-то не поддающийся исчислению период они вместе испытывают существование без длительности. Потом бабочки разом, единой голубой вспышкой, срываются с места, взмывают в небо и рассеиваются.

— Вот так, — говорит Эммилу с довольной улыбкой.

Лорна чувствует, что у нее пересохло во рту, и только после этого осознает, что все это время сидела с отвисшей челюстью. Эммилу же, как ни в чем не бывало, продолжает:

— Мне вспомнилось кое-что из сказанного Терезой из Лисье. Она с юности страдала от тяжкого недуга и умерла, кажется, лет в двадцать пять или около того, так вот, она говорила примерно следующее: «Мне не важно, жива я или умерла, потому что я все равно чувствую себя, как на Небесах, и что в таком случае может изменить смерть?» Пожалуй, это во многом схоже с моими нынешними ощущениями. Хотя, конечно, большинство людей пребывает в аду.

Лорна понимает ее неправильно.

— Ты думаешь, я отправлюсь в ад? — восклицает она.

— Конечно, нет. У вас гораздо больше шансов попасть на Небеса, чем у меня. Вы ведь, наверное, за всю свою жизнь не совершили сознательно ни одного дурного поступка. Работаете с больными, стараетесь их вылечить и берете меньше денег, чем могли бы заработать другими способами. Причем занимаетесь всем этим только по природной склонности к добру, а не потому, что боитесь ада. Меня побуждает к добрым делам мой Господь, а вы производите их сами собой, как чистый родник. Вы куда лучший человек, чем я могу надеяться хоть когда-то стать, и дьявол вообще не имеет над вами никакой власти.

Лорна вскакивает на ноги. Эти последние слова, наряду с бабочками, эскимосами, шизофреническими ангелами, Маленьким Цветком, — все это для нее уже слишком.

— Я должна идти, — выпаливает она. — Мне нужно в клинику.

Бегом к материализму, убежать от всего этого… пусть это надежда, пусть что угодно, но она ничего не может с собой поделать.

Она даже не умывается, просто хватает ключи, бумажник и медицинскую карту из Университета Джорджа Вашингтона, садится в машину, набирает, пока едет, номер доктора Моны Гринспэн и производит на ее секретаря такое сильное впечатление пациентки, находящейся на грани психоза, что перепуганная женщина говорит, чтобы она приезжала прямо сейчас.

Лорна сдает анализы, ей делают рентген, а потом она мучительно долго ждет, пока наконец дверь открывается и входит с толстой стопкой папок в руках доктор Мона Гринспэн, маленькая женщина с шапкой седых волос над интеллигентным лицом.

Она садится на маленький табурет и с ходу говорит:

— Начнем с хорошей новости: никакой лимфомы у тебя нет.

— Что? Да как это так? У меня все симптомы лимфомы четвертой стадии, и положительная биопсия, и результат компьютерной томографии из Вашингтона.

— Ну что я могу сказать: Университет Вашингтона — солидное заведение, но люди есть люди, и им свойственно ошибаться. Да, лимфатические узлы припухли, но это не злокачественное новообразование. У тебя инфекция. Поэтому и узлы воспалились, отсюда и лихорадка, и потеря веса.

— Инфекция?! Что за инфекция?

— Смешно сказать, бруцеллез.

— Что? Я думала, что это болезнь крупного рогатого скота.

— Все так, но люди тоже болеют этим, и это не шутка. Доводилось тебе в последнее время находиться рядом с сельскохозяйственными животными?

— С коровами. Но симптомы появились раньше.

— Тогда как насчет пастеризованных или импортных молочных продуктов, например сыров?

Лорна мысленно возвращается назад.

— Гимнастический зал. Бетси. Я ела албанский козий сыр в ресторане здорового питания. Он был нулевой жирности. Господи, что за идиотка! — Она хлопает себя по лбу.

— Я не закончила. Я так понимаю, что ты и о своей беременности не знаешь?

Следует немая сцена, с открытым от изумления ртом.

— Этого не может быть. Я же на пилюлях.

— Милая, мне ли не знать, что ты на пилюлях, я ведь твой доктор. Но в одном случае из ста они не срабатывают, и тебе, видимо, в этом смысле повезло. Так или иначе, срок примерно пять недель. Неужели ты не заметила задержку месячных?

— Я думала, что это рак, — всхлипывает Лорна. — Господи, так выходит, тошнило меня именно поэтому?

— Верно. А зуд — это аллергическая реакция на песчаных мух, в Южной Флориде их полным полно. В общем… когда я была в интернатуре, мы называли это синдромом фон Веллингхаузена: группа не связанных один с другим симптомов, которые в совокупности воспринимаются как картина некоего нового или более сложного заболевания. Но вернемся к бруцеллезу. Тут есть угроза спонтанного выкидыша, у женщин она не так сильна, как у коров, но все-таки вполне реальна. Итак, что ты хочешь предпринять относительно своего состояния? Я так понимаю, что это случайная беременность…