Собачий род - Сергей Арбенин

— Слышь! — шепнул он. — Так если она мёртвая, как тот, — её ж только топором можно. Если, конечно, на куски изрубить…

— А у тебя есть топор? — быстро и злобно спросил Бракин.

Уморин замолчал, потом нагнулся над колонкой, что-то соображая. Тихо пробурчал, как будто про себя:

— Э, да ты не простой сосед… Ты, видно, из этих… как их… Ну, которые ещё круче ментов и спецназа…

Но в этот момент Наташка вылетела прямо на линию огня, и Бракин аккуратно всадил в неё всю обойму — в живот, в голову, в ноги. Выстрелы гулко разнеслись над переулками.

Наташка словно наткнулась на невидимое препятствие. Её даже отбросило выстрелами, но она устояла на ногах.

— Хорошо стреляешь, касатик! — с цыганским акцентом крикнула она.

Бракин лихорадочно вставлял новую обойму. Если изрешетить ей ноги, перебив все кости, может быть…

Но он не успел. Она приблизилась бесшумно и почти мгновенно, глаза горели на тёмном красивом лице, а руки со скрюченными пальцами вытянулись вперёд, потянулись к Бракину.

— А ну, отползай! — не своим голосом вдруг крикнул сзади Уморин.

Падая на спину, Бракин уже ничего не соображал. Но всё же попытался отползти.

Потом позади него что-то звякнуло, фыркнуло, заплескалось, и зашумело.

Бракин ошалело обернулся и вытаращил глаза. Уморин поднял метровый резиновый шланг, присоединенный кем-то к водокачке, чтобы удобнее было наполнять бочки. И из этого шланга вовсю поливал Наташку. Брызги полетели во все стороны, замерзая на лету.

Сначала Наташка крутилась на месте, увёртываясь от бившей в неё сильной струи воды, которая схватывалась льдом почти на глазах. Потом её сшибло напором. Она даже не смогла откатиться: вода накрепко припаяла её к дороге. Она ещё шевелилась, ломая на себе наросты льда, но лёд становился всё толще, и через некоторое время на дороге остался лежать огромный комок оплывшего льда, внутри которого чернела изломанная фигура.

Уморин отпустил рычаг колонки. Он чуть ли не с ног до головы тоже был покрыт ледяной коркой. И, отбивая лёд, весело похрустывал, приплясывая на месте.

— Теперь, значит, не встанет, — удовлетворённо сказал он.

— Видимо, до весны, — мрачно буркнул Бракин, поднимаясь на трясущихся от слабости ногах. — Или до первой оттепели…

* * *

Саб прошёл вдоль забора подальше от ворот. Оглянулся на Алёнку, присел.

— Садись мне на плечи. Держись крепко. И ничего не бойся.

Алёнка не без труда взгромоздилась на мощные покатые плечи, покрытые густым серебристым волосом. Свесила ноги, шёпотом спросила:

— А держаться — за голову?

Саб не ответил. Алёнка зажмурилась и обхватила рукой косматую голову, с ужасом ожидая, что сейчас нащупает страшную звериную морду. Но под руками была мягкая шерсть, и она крепко ухватилась за то, что показалось ей лбом.

Внезапно переулок отскочил куда-то вниз и у Алёнки захватило дух. Она зажмурилась крепко-крепко, как могла. А когда открыла глаза, увидела: они были на крыше деревянной пристройки к дому. Вокруг всё было заметено снегом, и теперь она уже не смогла бы найти могилу с телом несчастного Джульки.

— Я спрячу вас на чердаке, — сказал Саб.

И снова подпрыгнул. Алёнка не успела зажмуриться, — только моргнула: они оказались на крыльце, перед дверью, заколоченной досками крест-накрест.

— А как же… — начала она и замолкла.

Она хотела спросить: "А как же мы попадём на чердак?". Но не успела: они уже были на чердаке.

Здесь было темно, мрачно, но пахло не мышами и пауками, а морозом и снегом.

В чердачное окошко заглядывал месяц и, кажется, одобрительно кивал.

Саб медленно опустился на корточки, Алёнка съехала с пушистой спины.

Саб уложил Тарзана.

— Здесь есть дверца, но она закрыта на замок и заколочена досками, — сказал Саб. — Здесь вы в безопасности. Но помни, что бы ты ни увидела, ни услышала, — сиди тихо, как мышь, и не выдавай себя. Поняла?

Алёнка, сидевшая на корточках перед Тарзаном, кивнула.

Саб пододвинул ей какой-то узел со старым тряпьём.

— Садись вот на этот узел. Потеплее будет… Следи только за Тарзаном. Скажи ему, чтобы он молчал.

Саб повернулся — и исчез.

* * *

Прошло совсем немного времени, а Алёнка уже замерзла. Она совала ручки за пазуху, втягивала голову в плечи, но это плохо помогало. Холод пробирался под капюшон пуховика, щипал уши. Холод крепко впился в пальцы и не отпускал их.

"Как бульдог", — подумала Алёнка, вспомнив рисунок из детского журнала.

Пол на чердаке был засыпан тонким слоем снега. Но у окна, у дверцы и вдоль стен снег лежал волнами.

Алёнка встала, походила. Снег поскрипывал под ногами.

Над головой были балки, с которых бахромой свешивалась изморось, похожая на причудливо изорванные тряпки.

Алёнка дошла до окна, выглянула. Отсюда был виден кусочек двора и соседний дом, а дальше — белые крыши, печные трубы, и чёрное-чёрное небо, в котором ярко горел месяц.

Позади обиженно тявкнул Тарзан.

Алёнка быстро вернулась к нему. Сунула руку под пальто, нащупала морду Тарзана, погладила его. Отвернула пальто, чтобы Тарзан тоже видел, где они находятся.

Снова села. И снова мороз начал пробирать её до костей.

А потом где-то вдали, за белыми крышами и скрюченными от мороза деревьями послышался какой-то тянущий, сосущий душу вой.

Тарзан шевельнулся, рыкнул.

— Ну, что ты, глупый, — это собака воет, — дрогнувшим голосом сказала Алёнка. И словно в ответ в голове возникло страшное слово: "волк". Нет, так собаки не воют. Это не собака. Это волк. Это та самая жестокая волчья богиня, о которой говорил ей Саб.

Алёнка похолодела.

Она отвернула пальто, легла рядом с Тарзаном, прижалась к нему, обхватила руками за шею.

Тарзан молчал, только шевельнул хвостом.

Вой прекратился.

Алёнке стало вдруг тепло и спокойно. Она устроилась поудобнее, закрылась полой пальто, положила кулачок под щёку, уткнулась носом Тарзану в бок. Бок был горячий, и от шерсти пахло какой-то медициной. Это от повязок, сообразила Алёнка. Повязки наложил этот странный квартирант бабки Ежихи. Он, этот квартирант, был чем-то похож на Саба. Он был таким же добрым. А может быть, Саб просто умел превращаться в человека. Он же всё-таки бог, хотя и не совсем, потому, что ему никто не молится. А боги, которым не молятся, — скорее всего, умирают. Не так, как люди. Как-нибудь по-другому. Умирают долго-долго, дряхлеют, становятся прозрачными, а потом тихо исчезают.

А может быть, они постепенно превращаются в обыкновенных людей? В таких, как этот добрый Ежихин квартирант. Только, наверное, они остаются бессмертными. Или живут долго-долго. Ведь богов раньше было много, ужасно много. В каждом городе, в каждой деревне. Вот у остяков, баба рассказывала, сколько деревьев и ящериц — столько и богов.