Путешествия по Востоку в эпоху Екатерины II - Коллектив авторов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В Великий Четверток после заутрени, якая во всех приходских церквах Греческих отпускается перед вечером, пришло от Св-го Патриаршаго Синода повеление, состоящее в том, что всяк из правоверных, хотящий видети преславное чудо, в Гробнице Христовой единожды в лето являющееся огнем, святым светом от Греков зовимым, должен пойти к великой церкви в Великий Пяток и не выходить из нее до светлонедельнаго дня, до света отпускаемой литургии. И поелику все поклонники того и ожидали, кто два, кто три, а другие, страдая едва не по-нашему, от холоду и от голоду, 6 месяцев горюя в Иерусалиме, то и ни один изо всех нас не остался вне церкви, в коей находится и рынок с сьестными припасами на три дни всего необходимаго в жизни живому человеку.
По отпетии в Великую Субботу обыкновеннаго последования надгробнаго, я спросил подпономарнаго монаха Вавилу: для чего он поставил большой котел, наполня его елеем, в ногах Гроба Христова и там же положил большую морскую губу[601]?
«Для того, — отвечал реченный монах, — дабы Архиерей, который уже около 30-ти лет изводит святой свет, мог, вошедши в Гробницу, зажечь свечу посредством масла и той губы, о коей меня ты спрашиваешь и коею он сгромаживает росу, которая тогда же в огонь пресуществляется, верно тоею силою, якая при Илии полизала жертву, дрова и воду[602]. По пресуществлении росы в есте-ственный огонь чудотворец зажигает уже горящею губою фитиль кандилитрипоплавца[603], а фитилем свечи, что ты сам увидишь сего дня к вечеру...»
Шум празднующих
Если Вам, отец Мартиниан, угодно больше понять о шуме празднующих в церкви Иерусалимской в Великую Субботу и если хотите совершенно узнать о сумятице, произходящей от суевернаго народа, в той же церкви находящагося (из коего многим многоверам очевидно показывает воображение без огня горящие лампады, слышание — без грому — страшные громы, сверкание в умных очах, во ужас приводящие их же легковерные сердца молнии и сим подобные небылицы), то приведите себе на память смятение, произшедшее между народом, пришедшим в Полтавского монастыря церковь на праздник Воздвижения Честнаго Креста 1749 года. Тогда на всенощном бдении ветхая наша церковь так была набита богомольцами, что с ее сводов обрушились на людей известка и несколько кирпичей. B хотя ушибло немногих, но на всех напал такой ужас, что едва не все бросились к церковным дверям, их же и заперли сами собой [...] чтоб некуда было бежать от провидения, им же очевидно показующаго все своды раздирающимися, стены к падению наклоняющимися, окошки, треща, сыплющие стеклом, в согнивших почти рамах остававшемся. Не иначе, как от игумена Жолтовского скупой экономии они прятались. И я, к нещастию, нашелся принужден от народного крику перестать читать псалтирь, с коим вскочил на амвон, где и стоял с четверть того недоброго часа, хотя и не с гвардейским духом, однако укрепился не следовать Вам бегом, по верху сумасшедшой толпы до безумия перепуганного и нечеловеческим голосом кричащего народа. Следственно, я не потерял ни сердца, ни лица, ни третьих черевиков в то самое время, когда пан Михайло, сиречь Вы, с паном Кондратом Слюсаренком через алтарные двери из церкви ушли бледнешеньки и без туфель пришли в келию, а с того и вышло то ж самое, что называется и босяком.
По щастию, таж самая и, могу сказать, природная моя смелость, нашедшись при мне, находящимся в описуемой церемонии, помогла не дать веры обманывавшим меня глазам, как то потерпели многонабожнейшие легковеры. Хотя и должен признаться, что блеск не одной лампы кидался и в мои глаза, однако мне казалось не иначе, как то и теперь кажется, что он отбивался естественно от заходящего солнца, а не от преестественного огня. И как бы то ни было, о чем может всяк судить по-своему, я доволен: 1) тем, что был в Божием граде Иерусалиме и в нем не остался, по вышереченному, т.е. на Селе Скуделничем; 2) я там положил твердое основание говорить, разумея уже по-гречески; 3) я теперь уверен совершенно, что Иерусалим существует точно на том месте, на котором был он и прежде; 4) что я, будучи в древнейшей от всех лавр Лавре преподобнаго отца Саввы Освященнаго, чрез 9 дней насмотрелся на развалины древнейшего монашества истиннаго, Синайския горы монастыря настоящим монахам в воздержании от всего не уступающия; 5) что по большей части в Иерусалиме я узнал, из усердия поклонников, со всей почти Греции бывших при мне, невероятную склонность и привязанность к вере Греков, какие б, в прочем, они ни были и других холодноверию чем бы ни казалися; 6) и последнее, что я во исполнение многолетнего моего желания быть на земле обетованной и в первом дому Божием видел все, в Великую Субботу бываемое: и как неверные бусурманы сами погасили везде огонь; и как они же с ключом Гробницу поутру замыкали и ввечеру отмыкали; как тот мусюлим[604], кой отрешил печать от дверей Гробницы, пустил в Гробницу Архиерея Варнаву[605], одного без огня, но Его Преосвященство, не мешкав ни одной минутм в Гробнице, вышел из Гробницы с зажженннми двумя свечами.
Говорю пред Богом, торжественно изобличая Всемирнаго Путешествователя, что сия истина уничтожает совсем ложное его описание действия при извождении огня на Гробе Христовом. Обличаемый нами неправдописатель взносит в охват толстую клевету на Иерусалимского Патриарха, издревле в Константинополе резидующаго, подобно другим Патриархам. Следственно, не Патриарх, а один из подвластных ему Архиереев изводит чудесно являющийся огонь, от коего и зажигает свечу в Гробнице, не медля ни минуты. А если б он в ней запирался на несколько минут, как то лжет Г. Делапорт[606], кто б из мыслящих тварей когда-нибудь взял то за чудо, что весь свет может творить огнь, естественно во всякой вещи находящийся, и естественнейше в кремне, сере и дереве? И как бы ученые химики мне ни возражали, я всякому недоверку скажу, что меня не столько поджигает к ревности за благочестие Восточной церкви безсовестное Западной [церкви] недоброго сына лжесловие, сколько удивляет, почти до угару, ревнивую мою правду ученое его реверендии легковерие в том, что реченный и неосторожный
