Падение Берлина, 1945 - Бивор Энтони

Большую часть дня 26 апреля 8-я гвардейская армия и 1-я гвардейская танковая армия продолжали бои за аэродром Темпельхоф. Контратаки немецкой дивизии "Мюнхеберг" не увенчались успехом. В строю оставалось все меньше боевых машин. Германские танки были вынуждены действовать разрозненно, при поддержке небольших групп пехоты и юнцов из гитлерюгенда, вооруженных фаустпатронами. Истощенные немцы пытались продержаться до темноты. Штурмбаннфюрер СС Заальбах приказал оттянуть к Ангальтскому вокзалу неповрежденные бронеавтомобили разведывательного батальона дивизии "Нордланд". 8 "тигров" и 3 батальона "Герман фон Зальца" и несколько штурмовых орудий были направлены в район Тиргартена.

Следующее утро началось с интенсивной артиллерийской подготовки. "Бедный город"{751}, - записала в дневнике германская женщина, жившая в районе Пренцлауерберг. В районе Тиргартена снаряды ложились особенно плотно. Теперь этот парк, почерневший от дыма и копоти, узнать стало практически невозможно. Еще тяжелее было представить, что он когда-то являлся любимым местом для прогулок почтенных семейных пар.

Генералы Чуйков и Катуков приказали своим частям продвигаться в двух направлениях - в сторону площади Белле-Аллиансеплац (названной так в честь победы у Ватерлоо и по иронии судьбы обороняемой сейчас французскими добровольцами войск СС) и к Ангальтскому вокзалу. Соперничество между войсками Жукова и Конева стало еще более очевидным. Порой дело доходило до смешного. Один из командиров корпуса из армии Чуйкова сказал писателю Василию Гроссману, что теперь его солдаты должны опасаться не противника, а собственных соседей{752}. Более того, он приказал блокировать пути подхода к рейхстагу частей соседнего фронта своими и немецкими подбитыми танками. По мнению этого командира, не было ничего обиднее, чем слышать об успехах войск Конева.

Самому Чуйкову было теперь не до смеха. Он приказал левофланговым соединениям своей армии выйти в полосу наступления 3-й гвардейской танковой армии, развернуть боевые порядки и наступать на рейхстаг впереди танкистов из фронта маршала Конева. Он даже не предупредил об этом маневре генерала Рыбалко. Поэтому почти наверняка немало его собственных людей было убито огнем артиллерии, поддерживавшей 1-й Украинский фронт.

Реактивные залпы "катюш" ( "молнии с неба"{753}) продолжали использоваться советским командованием с двойной целью - в качестве психологического оружия и надежной зачистки конкретных площадей. Ранним утром 26 апреля снаряды стали рваться уже неподалеку от штаба на Гогенцоллерндамм. Этот факт заставил полковника Рефиора очнуться от беспокойного сна. Русские явно вели пристрелочный огонь. "Опытные военнослужащие знали, - отмечал Рефиор, - что такой огонь является своеобразным "приветствием" русских перед тем, как они обрушат на противника залпы реактивных установок"{754}. А поскольку штаб теперь оказывался в пределах досягаемости "катюш", то пришла пора переносить его в другой район. Генерал Вейдлинг уже выбрал для него место под названием "Бендлерблок" бывший командный пункт армии, расположенный на Бендлерштрассе. Именно здесь после неудачной попытки покушения на Гитлера был казнен полковник фон Штауффенберг. Достоинством нового места являлись хорошее бомбоубежище и близкое расположение от рейхсканцелярии, куда Вейдлинга постоянно вызывали.

В бункере "Бендлерблока" штабным работникам порой было тяжело определить, что сейчас на дворе - день или ночь? Они поддерживали работоспособность с помощью кофе и сигарет. Благодаря генератору электрическое освещение не прерывалось, но во всех помещениях было сыро и душно. В штаб нескончаемым потоком шли запросы о помощи от командующих секторами обороны, но никаких боеспособных резервов в наличие уже не имелось.

Вечером Вейдлинг предложил Гитлеру план массированного прорыва из германской столицы, который давал надежду на спасение людей и предотвратил бы дальнейшие разрушения. В основе идеи этого плана лежало создание ударной группы, которая одновременно являлась бы эскортом самого фюрера. В авангарде группы должны были наступать оставшиеся в строю танки (примерно сорок штук) и большая часть пехотных соединений. Следом за ними выдвигалась так называемая "группа фюрера", в которую входили сам Гитлер, весь штат рейхсканцелярии и другие "выдающиеся" нацисты. Для прикрытия оставлялся арьергард, состоящий из одной усиленной дивизии. Прорыв намечалось осуществить ночью 28 апреля. Когда Вейдлинг закончил доклад, Гитлер лишь покачал головой. "Ваше предложение превосходно, это правда, - сказал он. Но зачем все это? Я не собираюсь плутать по лесам. Я остаюсь здесь и погибну вместе с моими войсками. Вы же продолжайте обороняться"{755}.

Тщетность любых попыток Вейдлинга повлиять на Гитлера лишь подчеркивалась словами, написанными на стенах многих зданий: "Берлин остается немецким". Однако в одном из этих мест надпись была перечеркнута и поверх нее выведены слова на русском языке: "Но я уже здесь, в Берлине", далее следовала подпись: "Сидоров".

Красная Армия не просто вошла в Берлин, она уже приступила в нем к созданию новой местной администрации. Необходимость возобновления работы важнейших городских служб была очевидной. Жуков, незнакомый с бериевским планом военной администрации (которая находилась бы под полным контролем НКВД), успел назначить комендантом Берлина генерал-полковника Берзарина, командующего 5-й ударной армией. Фельдмаршал Суворов еще в XVIII веке настаивал на том, чтобы полководец, чьи войска первыми врывались в город, назначался и его первым комендантом. Красная Армия не желала прерывать эту традицию{756}. Можно только догадываться, как отнесся к решению Жукова прославленный герой Сталинграда генерал Чуйков (ведь назначали комендантом не его).

26 апреля штаб генерала Берзарина посетил Василий Гроссман. В своей записной книжке он отметил, что комендант Берлина - человек достаточно упитанный, с карими глазами и ранней сединой{757}. Он - очень умный, выдержанный и волевой. Гроссман продолжал, что в этот день происходит "рождение нового мира". К Берзарину были вызваны местные бургомистры, директора электростанций, ответственные лица. Пришли люди, ведавшие снабжением города водой, работой канализации, метро, трамваев, газоснабжением, а также собственники фабрик и общественные деятели. Все они получали новые назначения именно здесь, в штабе Берзарина. Вице-директора становились директорами, руководители местного производства делались фигурами общенационального значения. Больше всего Гроссмана впечатлили даже не произносившиеся в тот момент слова, а сами телодвижения и знаки людей шарканье ног, приветствия, шепот. В дверях появился старый немецкий коммунист, вступивший в партию еще до прихода нацистов к власти. Он пришел поучаствовать в строительстве нового государства. Достав из кармана партийный билет, немец пояснил, что является коммунистом с 1920 года. Офицер из штаба Берзарина, посмотрев на этот документ, лишь тихо произнес: "Садитесь".

Как и многие другие русские, присутствовавшие тогда в штабе Берзарина, Гроссман был обескуражен словами одного из новых бургомистров. После того как его попросили организовать рабочие бригады по расчистке улиц, он задал вопрос: "А сколько людям будут платить?" После всего того, что творилось с советскими людьми, угнанными в Германию на рабскую работу, ответ был вполне очевиден. Гроссману показалось, что каждый приходящий сюда немец очень трепетно относился к своим правам. На следующий день, 27 апреля, многие жители города оказались шокированы, когда советские солдаты окружили на южных окраинах города примерно две тысячи женщин и повели их в сторону аэродрома Темпельхоф расчищать его от сожженных машин. Командование Красной Армии желало, чтобы советская авиация смогла использовать посадочные площадки уже в ближайшие двадцать четыре часа.

По мере приближения к центру города (сектор "Z") бои становились все более ожесточенными. То место, откуда был произведен выстрел из фаустпатрона, немедленно накрывалось огнем тяжелой артиллерии или залпом "катюш". Подобная практика напоминала уничтожение заложников в ответ на нападение партизан.