Голубые капитаны - Владимир Казаков

— Не уходи в сторону! Что ответила тебе Наташа? — настаивал Донсков.

— Поставила лису на шкаф и удалилась.

— Хоть выражение лица ее запомнил?

— Стоял к ней спиной. Кормил «общипанного», — потерянно выдавил Батурин.

— Ты дурак!

— Старый дурак, Володя.

— А Ожников — подонок. Теперь я уверен! — Донсков вскочил и широкими шагами начал мерить комнату.

— Сядь! Не торопись. Ожников далеко видит. Не носит розовых очков. Умеет оценивать людей и ситуации. Не торопись с выводами, замполит!

— Какой из меня к черту замполит! Прислали приказ со строгим выговором за Руссова и поломку лопастей в лесу… — Донсков обнял за плечи товарища. — Я поговорю с Наташей, а, Коля?

— Тогда я буду звать тебя только по фамилии. А строгач влепили правильно.

— Ну и даешь! Высчитают деньги за лопасти — не возражаю! Государство не обязано расплачиваться за каждого. Но за упавший вертолет?

— Не путай. — Батурин, довольный тем, что сумел-таки отвести в сторону неприятный разговор о Наташе, улыбнулся одними губами. — Взыскание на тебя наложил не начальник управления, а его заместитель по летной службе. Чуешь разницу?

— У меня насморк.

— Разница большая. Тебя наказали как летчика за безграмотную посадку в лесу. Как летчика! В этом вина моя и Горюнова. Я скажу, где следует, но выговор пусть останется для науки.

— Не улавливаю, о чем речь?

— Ты приехал к нам из Азии. Знаю: летал и над морем, и в средней полосе. А у нас — нет. И мы не научили тебя, как надо садиться на хвойный лес.

— Лес — везде лес!

— Я говорю: хвойный! Любой наш пилот не поломал бы винта там, где садился ты. Все просто. Лиственница гибкая. Сосны и ели хрупкие. Если видишь, что при посадке они заденут за винт — поломай их.

— Я не ангел, чтобы порхнуть к ним с топориком.

— Ломать нужно шасси и брюхом вертолета. Подойдя сбоку, зависни, ударь колесом по верхушке сосны, и ты отколешь ее. Мало? Опустись ниже, ударь — и еще кусок отлетит. Так и очистишь воздушное поле для винта.

— Верхушка в сторону, а колесо куда?

— Если даже и поцарапаешь брюхо, повредишь шасси, оно в сто раз дешевле несущего винта. И сохраняется главное — возможность взлететь.

— Спасибо, Коля!

— Считай, что, хоть и поздновато, я расплатился с тобой за «посадку на флаг». Помнишь наш первый взлет? Тогда я должен был тебе рассказать. Так что полного выговора у тебя нет, а только половинка. Вторая пусть висит на мне.

— Ну, если ты такой добрый, то кое-что с твоей души должен снять и я. Постараюсь! — многозначительно сказал Донсков и, отправив в рот жирный кусок рыбы, аппетитно чмокнул…

Воробушек осмелел и влетел в комнату, прошелся по подоконнику, оставив на белой эмали угольчатые следы лапок и известкового червячка.

Нарядная, благоухающая духами Наташа Луговая ворвалась в квартиру Горюнова и не сразу увидела хозяйку. Та, с головой накрытая полосатым пледом, свернувшись калачи ком, лежала на кровати.

— Галина Терентьевна! — всплеснула руками Наташа. — В такое время спите!

Плед зашевелился. Наташа, пританцовывая, подошла и потянула его с Лехновой:

— Ваше Величество, у Батурина сегодня день рождения, а вы почивать изволите. Сорок два ему стукнуло! Надо осчастливить подданного!

Лехнова подняла нечесаную голову:

— Нечего мне там делать.

— Как это? А я? Меня без вас не пустят, именинник еще с утра выгнал! Немедленно одеваться! Я ведь не только свое желание, но и приказ выполняю.

— Какой еще приказ?

— Замполита. Явиться нам обеим, и в лучшем виде!

Лехнова нехотя поднялась. Ноги сунула в тапочки. Запахнула на груди халат. Шаркая подошвами, подошла к окну.

— Вы больны, Галиночка Терентьевна?

Как в пустоту, смотрела Лехнова в окно. Она видела дома расплывчатыми контурами. Машины и люди казались серыми пятнами. И все, почти невидимое, уползало куда-то, не имея ни малейшего отношения к ней. И она ни к чему не имела отношения. Всему этому безразлично, стоит она здесь или нет, живет она или нет. Если она откроет окно, выбросится из него, это вызовет только маленький переполох.

— Галина Терентьевна, да что с вами? Вы на себя не похожи!

— Ты приглашаешь меня на праздник людей пугать.

Наташа с удивлением оглядывала комнату. Совсем недавно она здесь, в уютном, красиво убранном уголке, «гоняла чаи». А сейчас полуоторванная штора висела на струне вялым, потерявшим ветер парусом. Над ней сплел сеть паук. Скатерть на столике в пятнах. На полу мусор.

— Ну-у, барыня, вас пора призвать к порядку!

— Отстань, Наташка. Уходи!

— Думаете, отвязаться от меня просто? Я любого мужика заставлю выполнить свое желание. А вас уж! — Наташа схватила Лехнову за руку и потащила в туалет. — Прежде всего умойтесь!

Лехнова вяло упиралась, опустив голову. Закрыла глаза растопыренными пальцами, заплакала, как обиженный ребенок, навзрыд, всхлипывая.

— Милая! Хорошая моя! Да не надо же! — Ресницы Наташи тоже стали мокреть. — Водичка чистая. Вот мыло. Гребешок сейчас разыщу. На подоконнике я его, кажется, видела.

Наташа, оставив Лехнову около умывальника, вышла из туалета в комнату. Движения ее стали резкими и быстрыми.

Распахнув дверки платяного шкафа, сняла с деревянных плечиков самое красивое платье. В боковом отделении нашла чистое белье. В нижнем ящике — модельные туфли. Приготовила пудру, духи, губную помаду. Когда Лехнова появилась в комнате, одежда ее была разложена на кровати, протертые бархоточкой туфли сияли на табуретке, парфюмерия — на столе перед зеркалом.

— Наташа, что я делать буду там с вами?

— Смеяться, плясать, песни петь!

— Не под силу мне сейчас.

— Тогда не надо. Посмотрите, как другие это делают. Михаил Михайлович где?

— За Павликом полетел. Павлика привезет.

— Радость-то какая! А вы — не пойду!

— Собираюсь, собираюсь, Наташа… А платье-то стало ве-лико-о-о! — И снова слезы закипели в глазах Лехновой. — Зря ты меня тащишь, по-моему, я никому не нужна… Давай скоренько комнату приберем.

Когда в квартиру шумно ввалились гости, Батурин растерялся. И первая мысль была: чем угощать? В обед они съели с Донсковым последнюю банку консервированной рыбы, и в холодильнике сиротливо лежали только несколько яиц, сваренных вкрутую.

Но в руках почти у каждого гостя болталась сумка или авоська, и вскоре женщины, распотрошив их, с хозяйственной деловитостью накрыли богатый стол. На нем лакированными боками краснели помидоры, тускло съежились малосольные огурчики, копченая оленина, куски жирных сигов, даже банка черной зернистой икры облагораживала стол.

— Сколько нас будет? — спросила Наташа, раскладывая ножи и вилки.

Донсков подсчитал:

— Сейчас шестеро. Двоих ожидаем.

— На всякий случай поставлю девять приборов, чтоб потом не суетиться.

Между аппетитно пахнущих закусок встали бутылки с лимонным напитком и крюшоном. Налив в стаканы крюшону, Донсков встал.

— Прежде чем произносить тосты за здоровье и семейное счастье именинника (при этих словах Батурин, сидевший во главе стола, досадливо поморщился), разрешите мне зачитать приветственные телеграммы в адрес пилота первого класса Батурина Николая Петровича.

Лехнова несколько раз хлопнула в ладоши.

— Первая из Краснодара: «Дорогой Николай Петрович зпт возведите свои прожитые годы в третью степень зпт но даже полученный результат в летах пусть не будет концом вашей жизни тчк благодарный вам вечно Малютин».

Батурин удивленно смотрел на Донскова. С человеком из Краснодара по фамилии Малютин он не был знаком.

— Вторая, — продолжал Донсков, — из Томска: «Здоровья и счастья вам незабываемый Николай Петрович тчк Мария Синявина».

И такой фамилии Батурин не помнил. Зато когда была зачитана третья телеграмма и Батурин, потемнев лицом, в волнении встал, гости тоже поднялись и дружно зааплодировали. Донсков читал эту телеграмму не торопясь, делая паузу после каждого слова:

«Дядечка Коля милый хороший поздравляю тебя с днем ангела твоего плюшевого зайку я берегу он висит у бабушки рядом с иконкой крепко целую тысячу раз Иришка Беленькая».

Гости неистово хлопали, а у Батурина дергалось горло, и он нервным движением ладони растирал его. Веки сузились, выдавили на ресницы непрошеную капельку. Иришку, трехлетнюю, розовую, конопатенькую, он не мог забыть, хотя прошло уже больше двух лет с момента, когда только его вертолет, один, смог пробиться через ураганный мокрый вал непогоды к белому теплоходу и снять с него детей. Вертолет проседал от непомерного груза, а экипаж принимал на борт всех маленьких. Иришке тогда не хватило места в грузовой кабине, и Батурин посадил ее к себе за спинку кресла на блок радиостанции. Она уместилась в малом пространстве, съежившись от страха в комочек, обхватив его шею ручонками. Так он летел к берегу, не разжимая ее трясущихся рук. А когда высаживал на суше, расцеловал мокрое лицо девочки и подарил ей рыжего плюшевого зайчишку, ранее болтавшегося на лобовом стекле пилотской кабины как талисман. Во второй раз найти теплоход он не смог. К терпящим бедствие подошли военные суда. Но к сожалению, всех спасти не удалось. Иришка на всю жизнь осталась только с бабушкой.