Последние узы смерти - Брайан Стейвли

бы так, я получил бы второе зрение, как только вышел из Дыры.

– Не обязательно. Тебя тогда потрепало, но не сломало.

– А надо было, чтобы сломало?

Блоха долго не отвечал. Вдали, на востоке, тишину разорвал совиный крик. Валин едва различал звуки борьбы, писк зверька, гибнущего в птичьих когтях. Все было кончено в одно мгновение, и снова спустилась холодная, ничем не разбитая ночь.

– Иногда, – сказал Блоха, – нужно сломать вещь, чтобы увидеть, что у нее внутри.

29

– Не хочу. – Тристе замотала головой на стаканчик адаманфа, который подвинула к ней Адер.

– В мире полно всякого, чего нам не хочется, – ответила Адер. – Пей.

Лич настороженно глянула на стакан и подняла на Адер внимательные фиалковые глаза.

– Нам не хочется? – Она покачала головой. – Вы и я – на одной стороне?

– Смотря на какой стороне ты.

Тристе не ответила. Она еще немного удерживала взгляд Адер, потом стала осматривать комнату. Винный погреб у Кегеллен был по меркам империи невелик – всего с десяток шагов, зато это небольшое пространство обставили пышнее многих приемных зал. Кедровые полки вдоль стен, на них тысячи бутылей – кроваво-красных, искрящихся белых, бледно-розовых старых вин Селласа и льдистых вин с севера Ромсдальских гор, густых и отливающих золотом. Цены собранных здесь напитков хватило бы, чтобы всю жизнь кормить иного горожанина, но Тристе смотрела не на бутылки. Ее взгляд, скользнув по полкам, остановился на статуе.

Их было четыре по четырем углам – мраморных статуй, глядящих на комнату со своих пьедесталов: два бога и две богини. Доаннурская работа: чистые линии, тонкие талии, нагота. Разумеется, здесь была Интарра, суровая, царственная, увенчанная каменной короной солнечных лучей, и Хал, чьи глаза скрывались в глубокой тени глазниц. От изваяния Мешкента Адер пробирали мурашки: Владыка Боли был худ, как скелет, словно после долгого голода или изнурительной болезни. Но лицо выражало восторг, его рассекала острая, как нож, улыбка.

Тристе смотрела не на Хала и не на Мешкента. Ее взгляд приковала Сьена. Художники и скульпторы любили изображать богиню наслаждения. Адер и упомнить не могла всех изваяний. Чаще всего получалась просто широкобедрая грудастая красотка, кокетливо высовывающая язычок между приоткрытыми зубами или закрывшая глаза в беззвучном сладостном стоне. Здесь Сьена была иной – смотрела открыто и прямо, и мраморные изгибы тела выглядели твердыми, неподатливыми.

– Где мы? – спросила Тристе, задержав взгляд на статуе, прежде чем неохотно вернуть его к Адер. – Что это за место?

– Частный дом.

– Зачем вы вывели меня из дворца?

– Затем, что во дворце все желают тебе смерти.

Если откровение и встревожило Тристе, та этого не выдала. Ее изрезанное шрамами идеальное лицо вообще мало что выдавало. Девушка, почти девочка, напоминала Адер игроков в ко, которых она видела в детстве, – безмолвные фигуры, склонившиеся над столиками с досками в замшелых уголках дворцовых садов. Явного сходства не было: те игроки чаще бывали стариками – Тристе молода; те были все мужчины, а эта лич, несомненно, женщина, но она в свои немногие годы не хуже тех искусных игроков выучилась замыкаться, стирать с лица всякое выражение, чтобы никто не мог прочесть мысли и обратить их против нее.

– А вы не хотите, чтобы меня убили?

– Я не хочу тебя убивать. Это очевидно, – ответила Адер.

«А хочу понять, кто ты такая и почему ил Торнья так желает твоей смерти».

– Ничто не очевидно, – покачала головой лич. – Предполагалось, что вы на севере. Проигрываете войну.

Адер пропустила шпильку мимо ушей:

– Я вернулась.

– Каден это допустил?

– Он этого потребовал. Предложил мирный договор.

– А совет?

– Сборище идиотов.

Тристе всмотрелась в ее лицо:

– Идиоты тоже могут убить. Когда меня бросили в тюрьму, едва ли не каждый из этих идиотов так же жаждал увидеть вас мертвой, как меня – на костре.

– С тех пор прошел почти год. Все меняется.

Тристе опять медленно покачала головой, словно не верила в перемены. И в голосе ее прозвучала новая настороженность, а изуродованные тонкие пальцы сжались в кулаки.

– А ваш генерал, ил Торнья, с вами вернулся?

Адер медлила с ответом, жалея, что нельзя заново прослушать вопрос, вникнуть в голос девушки. Ее что-то связывало с ил Торньей, и связь эта была важна, если он шел на такой риск ради ее смерти. Адер полагала, что Тристе ничего о том не ведает – еще одна смертная пешка в планах кшештрим. Но этот вопрос, как и внезапно напрягшиеся плечи, говорил другое. Видимо, девушка знала, что нужна ему. Может быть, знала и зачем.

– Ты знакома с кенарангом? – спросила Адер.

Тристе уставилась на нее:

– Откуда мне его знать?

– Однако знаешь? – наседала Адер.

Вопрос прозвучал слишком жестко, слишком остро, и Тристе, откинувшись назад, снова скрыла глаза под веками:

– Нет, не знаю. Он здесь?

Адер покачала головой, высматривая истину за ее словами.

– Кенаранг остался на севере, воюет с ургулами, – пояснила она.

– Но прислал вас. – Тристе попала почти в яблочко и мрачно улыбнулась, увидев на лице Адер ответ. – Он прислал вас за мной.

– Я, – возразила Адер, твердо сдерживая голос, – вернулась, чтобы залечить раскол империи.

– Вы только что рискнули своей жизнью. – Тристе медленно покачала головой. – А ту девушку убили, чтобы меня вытащить. Вам нужна была я.

«Как это вдруг, – подумала Адер, – я стала отвечать на вопросы, вместо того чтобы их задавать?»

Она указала на стоящий посреди стола стакан:

– Выпей.

Тристе взяла стакан, подняла к свету, но к губам не поднесла.

– А если не стану?

Когда Адер вытаскивала девушку из клетки, та казалась совсем одурелой от напитка. Не зная, сколько адаманфа давали ей тюремщики – Нира утверждала, что его действие продолжается от нескольких минут до целого дня в зависимости от множества условий, – Адер во время долгого спуска с Копья несколько раз заставляла ее глотнуть из бутыли. Тристе была тогда молчалива и послушна, бездумно глотала и смотрела через перила винтовой лестницы в пустоту. Но стоило выйти за красные стены, ее покорности как не бывало. Выбравшись из Рассветного дворца, поверив в свободу, она стала строптивой.

– Не выпьешь сама, – ответила Адер, – тебя скрутят и вольют в глотку.

Тристе кивнула так, будто этого и ожидала:

– Так… Значит, я все еще в тюрьме.

– Ты видишь здесь решетки? – Адер обвела рукой комнату. – Я приковала тебя к стальной клетке?

– Тюрьмы бывают и без цепей. Когда вы мне скажете, что я свободна, откроете эту дверь и те, что за ней, а сами отойдете в сторону; когда я буду за мили