Циклы 'Антимир-Восточный конвой-отдельные романы.Компиляция.Книги 15. Романы-16 - Владимир Дмитриевич Михайлов

это охотно: ждал, что люди будут приходить со своими мыслями и находками, сделанными в поисках цели бытия. Петров пришел первым.

- Я закончу сам, - сказал Рудик.

Инспектор привел Карского в носовой отсек.

- Вот здесь мы и поговорим.

- Да?

- У вас есть пластинка Совета, администратор?

- Конечно.

- Разрешите взглянуть?

Петров взял пластинку и опустил в карман.

- Что это значит? - спросил Карский, нахмуриваясь.

- Я вынужден задержать вас в связи с обвинением в попытке погубить корабль и его население.

- Что?

- Вы можете возражать. Утверждать, что и не думали об этом. Но...

- Думать я думал, - медленно сказал Карский. - Но сделал кто-то другой.

- Сделал это робот, и вы отлично знаете об этом.

- Позвольте, инспектор... В то время, как я, и все мы...

- Знаю: мы мыслили ненормально. Но что это меняет? Напротив, это могло облегчить вам решение. И затем - вы могли организовать все раньше.

- Инспектор! - сказал Карский. - Именно сейчас вы не могли придумать ничего глупее.

- Мне очень тяжело, - искренне сказал Петров. - Но оставлять вас на свободе я не имею права. Слишком опасно для нашего мира. - Он шагнул к двери. - Еду я буду вам приносить. Стойте на месте, я вооружен!

Пятясь, он спустился, закрыл люк и повернул блокирующий маховик.

Население Кита Петров застал за обедом. Не всех, правда. Не было Инны, зато за столом присутствовала Вера.

- Ага, - сказал Карачаров, завидев инспектора. - Хватай Великий жалует.

Он не мог простить инспектору, что тот на самом деле вовсе не был учителем.

- Очень приличный человек, - сказал писатель. - Ему просто повезло: нашел дело по вкусу.

- Подите к нему в ученики, - посоветовал физик.

- Ну, прямо как баба, - раздраженно сказал Истомин. - Зудит и зудит.

- Ох, ох! - скривился Физик. - Что же так о бабах? Помню, в начале рейса...

- Вот стукну вас сейчас, как следует, - скучливо сказал писатель, поддерживая обычный теперь застольный разговор.

- Слушайте! - сказал Петров, остановившись у стола. - Теперь я могу сообщить вам, кто виноват в аварии. К сожалению, преступником оказался администратор Карский.

- Что? - воскликнула Вера.

- И он должен понести наказание по закону. Чтобы впредь...

Вера, вскочив, выбежала. Физик проводил ее взглядом.

- Изменилась наша девонька, - сказал он. Потом сердито посмотрел на Петрова, раздраженный тем, что ему помешали пикироваться с Истоминым. - Ну, убейте его, раз он виноват. Сделайте одолжение. А мы при чем?

- Доктор, - сказал Петров. - Вы должны понять: угроза, которой мы подвергались, реальна. И если мы не осуществим...

- Так точно, ваше обоняние, - сказал Карачаров и отсалютовал вилкой. - Разрешите продолжать существование?

Рифма понравилась ему, и он фыркнул.

- Ну, зачем вы так? - спросил Петров обиженно.

- А так. Не нравится?

- Что с ним такое? - спросил инспектор, обращаясь ко всем.

- Интересно! - сказал писатель. - Вы являетесь, и заявляете, что единственный человек, которому мы еще как-то верили и на кого надеялись - преступник, желавший погубить всех нас. Иными словами, отнимаете у нас не надежду - ее, строго говоря, уже не было, - но даже тень ее! И после этого спрашиваете, что с ним. Да то же, что со мной, с Зоей, с Милой, с Еремеевым... Ах да, его нет - молодец Еремеев, он даже обедать не ходит, чтобы не портить себе настроение. Пьет потихоньку. Перехитрил всех.

Еремеев действительно перехитрил всех.

Они, остальные, лишь краткое время наслаждались полным счастьем; потом оно исчезло. А он знал, как удержать это чудесное состояние. И был счастлив каждый день и каждый час.

Еремеев был добрым человеком и из своего открытия не делал секрета. Но все, с кем он делился своей находкой и кому предлагал испробовать - отведав, сразу же отказывались, не понимая, что за всякое блаженство надо платить, и если жидкость, которую он пил, была действительно неприятна на вкус и обжигала рот и гортань, то наступавшая вскоре эйфория с лихвой возмещала эти небольшие неприятности.

А люди (может быть, завидуя его способности делать то, чего не могли они) пытались отговорить его! Даже Мила пришла однажды. Она-то и заметила это первой, и сразу же попросила его больше не пить, пообещав, ни много, ни мало, вернуться к нему и не идти к Нареву - на что уже совсем было решилась. Да, она приходила, плакала и уговаривала его отказаться от своего счастья. Еремеев рассеянно улыбался. Мила не хотела понять, что больше не нужна ему. Ему ничего не было нужно; он и так был счастлив.

Но сегодня, придя к синтезатору за очередной порцией своей жидкости, Еремеев не получил ее. Напрасно он снова и снова нажимал клавиши, вертел дозатор, стучал кулаком по панели. Все можно было получить - но жидкость, его жидкость, не синтезировалась.

Ему стало ясно: его лишили счастья.

И пока администратор Карский яростно метался по носовому отсеку, откуда не мог выйти, и сжимал в кулаке пакетик с препаратом, который синтезировал перед тем, как заблокировать, при помощи Рудика, синтезатор, - с препаратом, который позволил бы Еремееву обойтись без его жидкости, почувствовать к ней отвращение и постепенно вернуться к обычным для всех людей нормам поведения, - Еремеев окончательно потерял надежду на обретение утраченного счастья.

Тогда он ушел из отсека синтезаторов и пошел бродить по кораблю. Он шагал все быстрее и быстрее, чтобы движением утолить странную потребность, все сильнее заявлявшую о себе, потребность в счастье. Он поднимался по трапам, спускался по ним, поворачивал; он почти бежал - словно счастье ожидало его в конце пути. Движением он старался утишить поднимавшийся в нем гнев на людей, отнявших у него последнее из всего, чем он обладал.

Он был добр от природы и старался не поддаться гневу, но все в нем требовало сейчас мести - требовало сосредоточенно, настойчиво, неотступно. Мести всем. Всему. Всей жизни. Самой жизни.

Он шел по какому-то очередному коридору,