Неукротимая Анжелика - Серж Голон

Эскорт негров в красных тюрбанах гарцевал перед караваном. Путешественники останавливались около селений, и предводители родов спешили снабдить их птицей, молоком и бараниной. А после отбытия каравана на месте стоянки сжигали вязанки зеленых ветвей, чтобы очистить землю, по которой прошли рабы-христиане. Это была суровая и очень религиозная страна. Доходили новости из столицы. Мулей Исмаил вел войну против одного из своих племянников, Абдель-Малека, поднявшего племена вокруг Феца. Но уже разнеслась слава о новых победах великого воина-венценосца. Посланец передал Верховному евнуху, что победоносный султан милостиво ожидает своего лучшего друга и советника. Фец пал, и черные нукеры уже прошлись по городу, убивая всех, встреченных с оружием в руках.

Караван тогда стоял в двух днях пути от Феца, разбив лагерь у подножия высокой крепости с квадратными зубчатыми башнями. Алькаид Алазин, комендант крепости, задал пиршество в честь победы и прибытия Верховного евнуха и первого султанского визиря Османа Ферраджи.

Среди общего шума и грохота ружья изрыгали пламя, небо пестрело от стрел, в воздух взмывали желтые, зеленые и красные бурнусы, а великолепные вороные и белые лошади выделывали замысловатые фигуры.

Анжелика была приглашена на трапезу. Ослушаться она не осмелилась, тем более, что просьба эта в устах Верховного евнуха, вообще довольно мрачного в последние дни, приобрела жесткость приказа.

У подножия крепости разбили огромный шатер, покрыли его одеялами из верблюжьей шерсти и коврами. Через отвернутый полог входа была видна толпа любопытных, сверкающая под солнцем своими разноцветными одеждами.

Блюда разносили до вечера: жаркое из барашка, рагу из голубей с бобами и миндалем, слоеные пироги. И все это было густо сдобрено обжигающим горло перцем.

Настал вечер, время песен и танцев. Два огромных костра давали свет, и блики огня играли на красных песчанниковых глыбах основания крепости.

Под дрожащие звуки флейты и барабанную дробь поднимались танцовщицы, закутанные во множество юбок неразличимого цвета, позвякивающие золотыми браслетами. На их открытых лицах были видны какие-то синие знаки. Они встали полукругом, плотно прижавшись друг к другу плечами. За ними теснились пешие мужчины, а чуть дальше – всадники.

Начался танец. Это был танец любви. Скоро зрители смогли различить под множеством юбок судорожные колебания животов, меж тем как музыканты метались вокруг танцующих, словно дьяволята, а их инструменты доводили этот танец-заклинание до настоящего исступления. Это длилось долго, ритм все убыстрялся, танцующие истекали потом, их лица с закрытыми глазами и полуоткрытыми губами горели тайным огнем. Без единого постороннего прикосновения они доходили до пароксизма страсти, и под жадными взглядами напряженных, объятых вожделением мужчин расцветало таинственное лицо истомленной счастьем женщины, на котором против ее желания отражаются радость и боль, экстаз и страх. Будто пораженные невидимой молнией, зародившейся где-то внутри них, они почти лишались чувств, но продолжали стоять, поддерживаемые только плечами соседок. Казалось, еще мгновение – и они грохнутся навзничь, готовые ко всему.

Чувственность, источаемая этой толпой, была так навязчива, что Анжелика опустила глаза. Заразительная любовная горячка потревожила и ее. В нескольких шагах какой-то араб не сводил с нее взгляда. Это был один из офицеров алькаида, его племянник Абдель-Карим. Анжелика отметила, что он красив, как античная статуя. У него было лицо цвета палисандра с темными глазами и белым кружевом зубов, сверкавших, когда он улыбался, отвечая на комплименты Османа Ферраджи.

Но теперь он не улыбался. Он не спускал глаз с французской пленницы, чье непривычно белое лицо светилось в темноте. Почувствовав его взгляд, Анжелика повернула голову. И содрогнулась, прочитав зов в его больших требовательных черных глазах. Она увидела, как дрожат его полные губы и гладкий подбородок с ямочкой посередине, словно у прекрасных бронзовых римских бюстов. Анжелика обернулась, ища глазами Османа Ферраджи: не заметил ли он, что она сделалась предметом пристального внимания?..

Но он куда-то отошел и, может быть, именно его отсутствие ободрило молодого человека. Огонь костров замирал, отбрасывая гигантские тени за стену, и красные камни крепости постепенно погружались во тьму. Казалось, пламя мигало в такт ритмам танца и голосам, звучавшим то громче, то тише, переходя от гортанного крика к глухому шепоту, к бессловесному хрипу, чтобы затем вновь зазвучать громко… и вновь затихнуть…

В возникавшей тишине слышался лишь скрип песка под логами неутомимых танцовщиц. Когда этот топот смолкнет, когда последний уголек погаснет, единый порыв бросит навстречу друг другу мужчин и женщин.

Взгляд Анжелики неотвратимо возвращался к неподвижному, словно зачарованному лицу молодого шейха. На нее смотрели и другие, но этот желал ее с устрашающим жаром, как некогда Накер-Али. В ней пробудилось стремление откликнуться на его призыв. Она вновь познала тот голод, что проникает до внутренностей, и почувствовала слабость, почти головокружение. Ей на миг захотелось опустить глаза, но тут же она вновь посмотрела на юношу. Наверняка у нее был весьма выразительный вид, поскольку губы его тронула торжествующая улыбка, и он подал ей знак. Анжелика резко отвернулась и набросила покрывало на лицо.

Ночь сгущалась. В заговорщической темноте движения танцовщиц замедлились, одна за другой они падали наземь, и тогда от толпы зрителей отделялись хищные тени охотников, бросающихся на давно подстерегаемую добычу.

После бесконечного ожидания, танцев и ритуальных напевов приблизилось время последнего, главного ритуального действа. Музыкальные инструменты смолкли, костер отбросил последний отблеск и погас.

Под надзором евнухов пленница в сумерках возвратилась в свою палатку. Она бросилась на обтянутый шелком диван, и полог входа упал. Анжелика позвала свою соседку-черкешенку, но той в палатке почему-то не было, и она осталась наедине со снедающей ее тревогой.

Снаружи евнухи, равнодушные к охватывающей лагерь любовной лихорадке, разводили по местам гаремных рабынь.

Анжелика задыхалась. Ночь была душной, все звуки замерли, кроме тех, что были, казалось, порождены всеобщим совокуплением, совершавшимся снаружи, не прекращаясь и сотрясая землю. Она чувствовала себя больной, стыдилась своего жара, ее нервы были напряжены, но при всем том она не расслышала ни тихого поскрипывания кинжала, вспоровшего ткань за ее спиной, ни того, как легкое тело скользнуло в шатер. Лишь когда чья-то крепкая прохладная рука коснулась ее горячей кожи, она вскочила в смертельном ужасе. При неясном свете ей удалось различить искаженное страстью ликующее лицо, склонившееся над ней.