Беспредел - Игорь Бунич

Страх, смешанный с радостью и недоверием, метнулся в глазах Беркесова.

— Я много слышал о вас, Макинтайр, — сказал он. — И много с вами общался. На прощание вам скажу: я иногда совершенно не согласен с вашими рассуждениями, но по результатам вы — разведчик высочайшего класса.

”Что за чушь он несет, — подумал я. — Мне еще не хватало выслушивать комплименты от местных полицейских, как на Гаити. Но те хоть надеялись, что я дам им за это десять долларов".

— Я говорю серьезно, — как бы угадав мои мысли, покраснел Беркесов. — Я не знаю, каким оружием вы пользовались, но в квартире Руановой рухнула бетонная стенка между кухней и комнатой.

— Да, — сознался я, — я постоянно ношу в кармане шестнадцатидюймовое орудие.

Он недоверчиво взглянул на меня, и я понял его восхищение: он искренне верил, что стенку обрушил я, сражаясь с Койотом, как линкор с береговыми батареями. Он не поверил бы, что я узнал об этой стенке от него, и ему более всего на свете хотелось узнать, что за новое орудие придумали в Ленгли для своих агентов? Я решил его не разочаровывать. Хотя всех человеческих знаний на сегодняшний день не хватило бы, чтобы что-то понять, я скромно ответил Беркесову:

— Я пока не имею права ничего сказать. Как-нибудь позднее вы все узнаете.

— А потом вы поехали на кладбище, — продолжал Беркесов. — чтобы...

— Чтобы возблагодарить Господа за дарованную мне победу, — засмеялся я. — И с вашей стороны было очень любезно прислать за мной машину.

"Победу, — подумал я. — Я никогда еще не терпел такого поражения, как сегодня".

Но Беркесов думал о другом.

— Еремеев, — проговорил он, глядя куда-то в сторону, как бы и не обращаясь ко мне. — Еремеев Михаил Еремеевич, родился в 1936 году, русский, беспартийный, образование высшее. Погиб в августе 1965 года на Памире, попав под снежную лавину. Тело не обнаружено. Его Жена — Еремеева Жанна Николаевна — узнав о гибели мужа, покончила с собой, бросившись на глазах у друзей в воду Малой Невки. Тело не обнаружено, фотографии в карточках учета кадров по месту их работы обнаружить не удалось за давностью времени Опрос немногих, лично знавших их людей, фактически ничего не дал. В архиве общества альпинистов, который, можно сказать, и не существует, сообщили, что вместе с Еремеевым тогда погибло более тридцати человек. Дом, в котором жила эта супружеская пара, снесен в середине 70-х годов при новой застройке Наличной улицы и набережной реки Смоленки.

Я понял, почему Беркесов смотрел в стол. Он читал приготовленную ему оперативную сводку о супругах Еремеевых.

— И давно вам все это известно? — поинтересовался я.

— С момента вашего первого визита на могилу, — поднял глаза Беркесов. — Вы снова будете смеяться, но мы полагали, что у вас там "почтовый ящик".

— Я не буду смеяться, — ответил я. — Вам нужно было сразу эксгумировать могилу. (Почтовый ящик у нас тогда находился в приемной Андропова).

— Мы это сделали, — покраснел Беркесов. — Там захоронен труп младенца месяцев пяти от роду, если верить экспертам.

Беркесов замолчал. Я молчал тоже.

— Что вы на это скажете? — прервал молчание генерал. — Вы же работали с ним.

— Вы больше работали с ним, — отпарировал я. — Что я могу вам сказать? Я, может быть, больше знаю фактов, чем вы. Но понимаю я ровно столько же. Вы не думайте, что я уж такой сильно умный. Я вышел на эту историю совершенно случайно, когда работал в Ленинградском консульстве вице-консулом по культуре. Во время одного из печальной памяти так называемых "несанкционированных контактов" с представителями совместно созданного вами и нами культурного "андеграунда" я увидел на стене фотографию Еремеева. Оказывается, он был когда-то очень известен в кругу местных преферансистов. Мне рассказали в общих чертах историю его гибели и показали могилу. Я немедленно доложил об этом по линии нашей службы. Это далеко не первый подобный случай, который мы фиксируем, но объяснить, разумеется, не можем ничего. А вы доложили об этом?

— Как вы понимаете, — развел руками Беркесов, — я тогда подобными делами не занимался. Я только сейчас нашел в архиве нужные справки. Из них видно, что Андропов об этом знал... Умирая, он приказал ликвидировать Еремеева, но тот скрылся...

“Еще бы, — подумал я. — Мало кто знает, что Андропов перед смертью сошел с ума и нес неизвестно что".

Мы оба снова замолчали. Не знаю, о чем думал Беркесов, но я вспоминал один разговор с Еремеевым на даче в Дуброво. Это был даже не разговор. Когда мы с Климовым приехали в бывший дом отца Гудко, то застали Еремеева, сидящим в кресле с книгой в руках и с бутылкой пива на столе. Климов сразу же пошел поливать цветы, что он делал с упоением, а я остался с Мишей на веранде. Пока я наливал себе пива, Еремеев неожиданно стал читать вслух: "Отважные и гордые, они мечтали о полной свободе. Владея высшей технологией и оккультными силами, они имели возможность сносить горы, поворачивать реки, осушать океаны, моря и озера. Прежде, чем кто-либо успел вмешаться, они повредили большую поверхность внутренней стенки инкубатора. Личинки разума, возомнившие в гордыне и невежестве именно себя высшим разумом, на секунду оставленные без присмотра, чуть не погубили сам Разум. Через поврежденную стенку инкубатора проникла инфекция, безвредная для Разума, но губительная для личинок, заразившая их черным безумием. Вместо того, чтобы готовить себя к будущему воссоединения с разумом, личинки стали уничтожать друг друга с тем же энтузиазмом, с каким они раньше долбили стенку инкубатора. Катастрофа нависла над самим Разумом, ибо он также не может существовать без правильно взрощеных личинок, как и те без него. Запустить резервный инкубатор не представлялось возможным в силу разных причин, а починить существующий можно было только изнутри. Между тем инфекция, охватив примерно шестую часть поверхности внутренней стенки, начала распространяться и дальше. Ремонтные бригады, посланные в инкубатор, совершили подвиг, осознать который позволит только великое Время. Однажды умерев, они умерли еще сто раз, чтобы спасти положение. Время внутри инкубатора отсчитало тысячу лет, прежде чем вчерне удалось закончить работу под аккомпонемент уже рвущих установку ядерных взрывов. Но непрерывность процесса была нарушена..."

— Фантастикой увлекаешься? — спросил я Еремеева.

— Миша, — сказал он мне, — тезка, ты разве никогда не читал этого? Разве ты слышишь эти слова в первый раз?

"Отважные и гордые, они мечтали о полной свободе. Они хотели вырваться из лона Господня и навлекли на себя черное безумие, — вспомнил я палящий полдень Солт-Лейк-Сити и слова казавшегося полубезумным мормоновского проповедника. — Мы умрем тысячу раз, но спасем Землю. И рухнет Империя Зла!" А, может быть, это был палящий полдень Иерусалима, "Я пришел спасти мир и всех вас! Господи, прости их, они не ведают, что творят..."

Что я мог сказать по этому поводу Беркесову? Ничего. Он бы не понял меня.

"Мы умрем 1000 раз, но спасем Землю от Империи Зла и черного безумия,"— вздохнув, сказал Беркесов.

Я вздрогнул:

— Я повторил ваши слова, — удивился Беркесов, — которые вы только что сказали.

— Но я ничего не говорил, — запротестовал я. — Откуда вам известны эти слова?

— Не знаю, — признался Беркесов. — Мне показалось, что это сказали вы. А, может быть, это из какой-нибудь самиздатовской книги. Знаете, сколько я их прочел? Я мог бы уже стать академиком.

— А, может быть, вы слышали это от Еремеева? — спросил я.

— Может быть, — устало согласился Беркесов. Он провел ладонью по лбу и сказал, подавая мне газету:

— Вы знаете, что умер Орлов?

— Да, мне говорил Климов, — я взял газету и прочел: "Русская демократия понесла невосполнимую утрату. Скоропостижно скончался доктор исторических паук, член-корреспондент Российской Академии, генерал-лейтенант в отставке Орлов Константин Павлович. Перестало биться сердце видного ученого, отважного чекиста, одного из наиболее популярных российских предпринимателей нового времени экономических реформ..."

"Прости меня, Койот, — подумал я, глядя на фотографию Орлова в некрологе. — Я тоже не ведаю, что творю. Но знаю, что тебе сейчас лучше, чем было. Ты сможешь, наконец, с пользой применять свою вулканическую энергию. Прости меня. Ты знаешь, что мы расстаемся ненадолго".

Первой под некрологом стояла подпись генерала Севрюгина, а затем — Беркесова.

Я знал, что Орлов финансировал Севрюгина, и тот приехал в Петербург для отчета по своим обычным финансовым злоупотреблениям. Отдавая Беркесову газету, я спросил:

— Орлов разве тоже сражался с мировым сионизмом, и поэтому Севрюгин первым поставил подпись под некрологом?

— А вы считаете, что сионистского заговора не существует? Что все это выдумка? — вопросом на вопрос ответил Беркесов.

— Не знаю, — вздохнул я, — может быть, и существует. Мы все живем в мире собственных иллюзий, полковник, предпочитая лучше сражаться с тенью, чем с реальным противником. У меня другой подход к этой проблеме. Мне этот заговор, существует он или нет, нисколько не мешает. Ни мне, ни моей стране. Скажу больше, если благодаря этому заговору пали такие режимы, как режим Третьего рейха и ваш, то я сожалею, что в этом заговоре не участвовал.