Продавцы теней - Марина Друбецкая

— Ленни! — кричит он изо всех сил. — Дайте слово, что вернетесь!

Его голос тонет в звоне вокзального колокола, дающего сигнал к отправлению. Поезд трогается. Она поднимает руку в прощальном жесте. Он идет вслед за поездом. Тот все быстрей набирает скорость и скоро вырывается за пределы перрона. Вот уже не видно ее лица… фигурка становится совсем крошечной… превращается в точку… исчезает…

Ожогин стоит, глядя вслед поезду, пока тот не скрывается за поворотом.

— Она не вернется, — шепчет он и, словно подтверждая его слова, издалека раздается отголосок прощального гудка.

Глава VII. Кража без взлома

В Москве никак не кончалась зима. Был момент, когда подтаяло, но потом выпал снег, обнес голые деревья белой опушкой, вместо серой хмари снова возникла четкость, и у Эйсбара полегчало на душе. Пропали желудочные спазмы, от которых кружилась голова. И самое, пожалуй, главное: пришли наконец пленки, что зависли на таможне в Индии и пролежали там больше двух месяцев. Англичане пытались на них претендовать — то ли под предлогом катастрофы на съемках, то ли из-за недоплаты со стороны русского продюсера, но, так или иначе, сорок круглых металлических коробок, каждая из которых тщательно была завернута Гессом в плотную черную бумагу и упакована в металлический ящик, все же прибыли.

Странно, но Эйсбар так и не виделся за это время с Долгоруким. Сначала тот был в длительной поездке по Италии, потом болел и уезжал дышать высокогорным воздухом на Кавказ, потом еще что-то.

Секретарь, приставленный два года назад к Эйсбару, превратился в высокомерного франта, менял отлично сшитые костюмы и галстучные шарфы и очень неохотно занимался делами. Студийные помещения, вверенные Долгорукому, переехали на другую кинофабрику — бывшую ожогинскую, знаменитую в середине 10-х годов. Выкупил ее некоторое время назад предприимчивый молодой человек, который сделал из студии своего рода кинопроизводственный отель: можно снять монтажные комнаты, павильоны, оборудование и автомашины, заказать рекламный ролик. Цены были объявлены приемлемые, и люди, которые входили в кинодело, не зная, надолго ли они в нем задержатся, с удовольствием арендовали помещения и заказывали услуги. Почти все здание было отремонтировано, но, говорят, на верхних этажах еще сохранилось несколько комнат, не тронутых с ожогинских времен. В частности, гримуборная Лары Рай, к которой не дали подступиться ее старые поклонники.

Эйсбар шел по коридору студии и думал о том, сколько же всего случилось за четыре года. Кажется, всего несколько кадров назад он волочил отсюда тяжеленную треногу и старую французскую камеру на съемки наводнения в Малом театре. И вот монтажная склейка — они с Гессом на шпиле Адмиралтейства. Еще одна склейка — оскалившаяся толпа в «Защите Зимнего», худая спина Ленни, слон в индийском зеленом тумане… И вот пожалуйста, он снова в этом коридоре. О скандале с электрическими лампочками и пожаром он не вспомнил. О музейном чердачке дивы Рай услышал от своего монтажера Викентия.

С Викентием он монтировал «Защиту Зимнего» и поставил непременным условием, что будет делать «Цвет Ганга» только с ним. Викентий был щупловатым человеком неопределенного возраста, с длинными на поповский манер волосами, слегка заикался, верил только в рацио и был полностью лишен какой-либо чувствительности. Многие считали его существом злобным, но не Эйсбар — ему импонировало, что Викентий не отвлекается на сантименты. Незаменимым же он был потому, что, обладая недюжинными математическими способностями, помнил все кадры, дубли, варианты — где именно герой отставил ногу вправо или влево, где присел, — все эти съемочные разночтения сами собой классифицировались в его немытой голове.

Когда Эйсбар вошел, Викентий с сумрачным выражением лица раскладывал коробки с пленками по полкам. Едва кивнув, как будто они и не расставались на два года, он сообщил, что «кофе в едальне поганый, надо ходить в харчевню Афандеева», что на пятом этаже «бродят волки и привидения, и он туда ни ногой — там ремонта не было», что «устроили теплые клозеты, за что спаси-бочки», и в заключение флегматично поинтересовался, почему такой раскардак с дублями.

— Здесь, в этом черно-белом городе, Викентий, даже глупо объяснять, на какие изыски в сфере поведения оказались способны человеческие существа в той далекой красочной стране, — ответил Эйсбар. — Ассистентов разносило ветром как песочную пыль — оглянешься, а уж никого и нет. Ну, будем разбираться. Была бы мадемуазель Оффеншталь, помните такую? Вот кто быстро мог бы нам помочь.

— Ленни, Сергей Борисович, того и гляди станет опорой русского авангардного кино. Вы разве не слышали про ее киномашину, про знаменитый киножурнал, про стрельбу в Станиславского?

— Только отголоски. А это все серьезно, Викентий?

— История покажет. Говорят, она скоро тут появится. Получила деньги на фильму у каких-то южных богачей.

Эйсбар сел разбираться с пленками сам — чужого человека он не хотел к ним допускать. День за днем отсматривал материал и успокаивался. Почти все было снято так, как он хотел, как видел. Изображение было мощное. На черно-белой пленке исчезло марево цветистости, которое мешало ему во время съемок, отвлекало глаз. Не без злорадства он предвкушал оцепенение, в которое введет разнеженных зрителей где-нибудь в Париже или Брюсселе нескончаемый поток черной человеческой массы, что проходит рефреном через весь фильм: оставляет мертвыми города, выходит невредимым из джунглей, клубится ожившим пеплом в горах, будто подминая, обессмысливая саму Историю. Он никому еще не говорил, что по жанру это будет фильма-катастрофа, и его прямая задача — заставить любопытного обывателя, глотнувшего пива или рому перед киносеансом, полностью расслабившегося на ближайшие полтора часа, ощутить ужас Ада, каким рисовали его лучшие живописцы. Не зря строили — а сколько было скандалов! — тридцатиметровые вышки для панорамных съемок в разных местах их гниющей Индии. Получилось то, к чему он стремился: взгляд камеры с точки зрения богов. Пленка закончилась — хвостик мелькнул между металлическими штырьками монтажного стола. Викентий заряжал следующую бобину.

— Неплохо? — коротко спросил Эйсбар. Викентий кивнул.

За окном шел снег. Уже почти стоял стеной. «Хорошо бы оборудовать монтажную в горах, — подумал Эйсбар. — Никто не будет дергать, лезть с бессмысленным советами, и белый фон хорошо очищает глаз».

Интуиция подсказывала, что не все чисто с отсутствием Долгорукого. Что тот может от него захотеть? Эйсбар не решил, что делать со съемками падения моста, — использовать в фильме или нет? Вечером, после катастрофы, Гесс предложил уничтожить пленку — Эйсбар делал вид, что соглашается, но… как он мог своими руками ее уничтожить?! Как? Он соврал оператору.