Рубеж. Пентакль - Марина и Сергей Дяченко

XI

Зачем мятутся народы и племена замышляют тщетное? Восстали на них ангелы, цари земли, и князья ангелов совещаются вместе против мира, сотворенного Святым, благословен Он. «Расторгнем узы миров, и свергнем с себя оковы их». И сказали они Самаэлю, князю своему: «Ты поразишь их жезлом железным; сокрушишь, как сосуд горшечника. Ты дивно велик, ты облечен славою и величием; ты одеваешься светом, как ризою, простираешь небеса, как шатер; устраиваешь над водами горние чертоги твои, делаешь облака твоею колесницею, шествуешь на крыльях ветра. Ты творишь ангелами твоими духов, служителями твоими – огонь пылающий».

XII

Денница же встретил Змея, который полз с открытой пастью и сжигал землю в прах. И сомкнул руки свои на голове змея. Замер змей, поникла пасть его. И молвил ему Денница: «Змей, ступай и скажи Самаэлю, вождю Крылатых, что я нахожусь во Вселенной. Я есмь Денница, звезда светлая и утренняя».

XIII

Кто идет в червленых ризах, столь величественный в Своих одеждах, выступающий в полноте силы Своей? «Я – Денница, изрекающий правду, сильный, чтобы спасать». Отчего же одеяние твое красно, и ризы у тебя, как у топтавшего в точиле? «Я топтал точило один, и из народов никого не было со мною, и я топтал их в гневе моем и попирал их в ярости моей; кровь их брызгала на ризы мои, и я запятнал все одеяние свое, ибо день мщения – в сердце моем, и год моих искуплений настал. Я смотрел, и не было помощника, дивился, что не было поддерживающего; но помогла мне мышца моя, и ярость моя – она поддержала меня; и покарал я врагов в гневе моем, и сокрушил их в ярости моей, и вылил на землю кровь их, и смел Рубежи между мирами, словно плотину из песка».

XIV

Спасенные народы будут ходить во свете его, и цари земные принесут в него славу и честь свою. Рубежи отныне не будут запираться днем; а ночи там не будет. И когда соберутся народы на месте, называемом Армагеддон, и начнется великая битва, и упадет звезда Полынь в воды рек, то увидят люди новое небо и новую землю, ибо прежнее небо и прежняя земля уже миновали, и прежнего мира уже нет.

И сказано обо всем этом словами этими в Книгах Священного Писания: Берейшит, иначе Бытие, Тегилим, иначе Псалтырь, в Книгах великих пророков Исайи, Иеремии и Софрония, Благой Вести от Иоанна и в его же Откровении, в книге Коран, в толкованиях мудрецов Мишны и в великой книге Зогар, что значит «Сияние», а для сведущих – «Опасное Сияние». И разумеющие их воссияют, как сияние небосвода, а приводящие к праведности многих – как звезды в вечности века…

Часть первая

Чумак и герой

Пролог на земле

Ахали, крестились, переминались с ноги на ногу, топтали и без того нечистый, слежавшийся снег.

Мерзлая земля поддавалась тяжело. Взопревшие мужики отступали, пропуская к яме других, свежих; отец Гервасий вычитывал молитву, сперва укоризненно и громко, потом все более невнятно и хрипло – осип батюшка.

По низкому небу стелился черный дымный хвост. Бесовскую хату пожгли вместе с барахлом, вместе с оскверненными образами.

Похороны наоборот. И поп, и люди, и заступы, только не в яму ложится земля – летит из ямы. Не камушки стучат по крышке гроба – сапоги топчутся, и не скорбь на лицах – страх, да еще угрюмая радость: дождалась, проклятущая ведьма!

– И как она с погоста-то ходила? Землищи-то!

– Известно, как. У ей чорт в полюбовниках!

– Постыдились бы, соседка, поминать-то! Свят-свят…

Обнажились доски.

– С домовиной доставай! Поднатужься!

Поднатужились. Кинули на снег кожухи, взялись за веревки, выпучили глаза: раз-два! Взяли!

Бабы, толпившиеся поодаль, отшатнулись. Множество рук вскинулось в суетливом крестном знамении – земля, отпуская гроб, скрежетнула, будто зубами.

Одна веревка лопнула, но прочие не подвели. Вывалили домовину на снег.

– Слышь, сосед, вроде воет чего-то?

– Волки?

– Нет, сосед. Это что-то не то воет…

– Бог с вами, сосед!..

Пошел в ход плотничий инструмент. Затрещала, поддалась домовина, запечатанная по обычаю до Страшного суда; так сталось, что Ярина Киричиха попала на суд много раньше времени…

Отец Гервасий возвысил голос.

Вдова Киричиха с деревянным стуком грянулась оземь. Темные руки, сложенные на груди, будто молили о пощаде.

Судьи молчали и сопели. Острый кол заранее был вытесан из молодой осины; кузнец Вакула примерился – и ударил молотком; острие без труда погрузилось во впалую грудь мертвеца, и только окоченевшие руки судорожно дернулись: «За что?!»

Содрогнулась земля – так, словно перевернулись в истлевших гробах все покойники на погосте. Качнулись кресты, спугивая ворон; тем, кто собрался сегодня на кладбище, в одночасье послышался хрипловатый детский голос:

– Я спасу!..

Осекся отец Гервасий. Мельничиха Лышка, стоявшая поодаль, дала подзатыльника малолетнему внуку, невесть как оказавшемуся на погосте в этот страшный час; кузнец Вакула снова ударил молотком – и едва не промахнулся, чего с ним отродясь не случалось…

– Я спасу!

Повеяло дымом – запахом беды.

Чумак Гринь, старший сын вдовы Киричихи

– Мамочка родная… Ох, мамочка!..

Гринь сидел на земле, голой, бесснежной, теплой земле. Бурые комья, будто вывороченные огромным тупым плугом, понемногу осыпались, кое-где извивались хвосты потревоженных червей. Дальше росла трава, зеленое дерево, зимы как не бывало, страшного замка как не бывало, и никогда не было ни рушниц, ни гармат, ни сечи на ступенях, ни криков умирающих. Он, Гринь, пятилетний мальчик, пас корову и заблудился, перегрелся на солнышке, вот ему и примерещилось страшное, про которое дядька-запорожец рассказывал!

Он пошевелился. Огляделся, желая увидеть мирно пасущуюся корову.

Лето. Негустая, нестарая роща. В изобилии свален бурелом, молодые деревца выкорчеваны с мясом, и тоненькие листья еще не успели пожухнуть. Как будто ленивый великан, работая на великанском огороде, несколько раз ударил своей великанской тяпкой, но дальше полоть не стал – позвали обедать.

От такой мысли Гриню стало страшно. Даже пот прошиб, тем более что среди жаркого лета он сидел в кожухе, в сапогах, разве что без шапки.