Между страхом и восхищением: «Российский комплекс» в сознании немцев, 1900-1945 - Герд Кёнен

Гитлер начал пересматривать свои прежние стратагемы лишь после подавления мюнхенского путча в ноябре 1923 г., в те месяцы, когда против него и его соратников шел судебный процесс о государственной измене. В одной почти не привлекшей внимания журнальной заметке в апреле 1924 г. он вернулся к имперским возможностям вильгельмовской мировой политики, между которыми рейх в нерешительности колебался, хотя они представляли собой альтернативы друг другу: «Либо, отказавшись от торгового мореплавания и колоний, от сверхиндустриализации и т. п., надо решиться на расширение крестьянских земель; тогда германские правительства должны будут понять, что этого возможно достичь только в союзе с Англией против России; либо желать быть морской державой и вести мировую торговлю, но тогда речь может идти только о союзе с Россией против Англии, даже ценой беспощадного отказа от совершенно невозможной империи Габсбургов»{1075}.

Изданного контекста следует, что Гитлер — иначе, чем прежде, — склонялся теперь к первой возможности. Эта идейная renversement des alliances[187] на первых порах была связана с изменениями международной ситуации. В Италии утвердился «фашизм» под руководством Муссолини как новая авторитарно-корпоративная модель государства и как фактор ревизионистской международной политики, с этим государством Германия в принципе могла бы вступить в союз. В рурском кризисе 1923 г. Великобритания отчетливей, чем до тех пор, дистанцировалась от Франции и выказала заинтересованность в нормализации отношений с Германским рейхом. А смерть Ленина и борьба преимущественно нерусских, главным образом еврейских, диадохов за наследство могли быть истолкованы как «перст судьбы», указующий на то, что лишенное своей национальной элиты, с трудом сколоченное государственное образование СССР «созрело для развала». После этого речь уже скорее могла пойти не о восстановлении прежней великой Российской империи, а (как в мировой войне) о ее «разложении» и разделе, в особенности потому, что «национальная Россия» белых эмигрантов как влиятельный фактор власти за это время в значительной мере исчезла с политической арены.

Стратегический поворот от «колониальной и торговой политики довоенного времени» к «территориальной политике будущего» был обоснован не только актуально и прагматично, но также принципиально и идеологически. Гитлер через Рудольфа Гесса, своего близкого товарища по заключению и ученика Карла Хаусхофера, изобретателя «геополитики», получил и буквально проглотил «Политическую географию» Фридриха Ратцеля и первый номер нового «Журнала геополитики»[188].{1076} Затем он возвестил как аксиому: «Для того чтобы народ мог обеспечить себе подлинную свободу существования, ему нужна достаточно большая территория»{1077}. Но поскольку здравая «политика приобретения новых земель должна быть осуществлена не где-нибудь в Камеруне», «новые земли приходится теперь искать почти исключительно в Европе». «Приняв решение раздобыть новые земли в Европе, мы могли получить их в общем и целом только за счет России. Для такой политики мы могли найти в Европе только одного союзника: Англию… Никакие жертвы не должны были показаться нам слишком большими, чтобы добиться благосклонности Англии. Мы должны были отказаться от колоний и от позиций морской державы…»{1078}

И без того «болтовня о “мирном экономическом” завоевании мира… величайшая чушь, которая когда-либо возводилась в руководящий принцип государственной политики»{1079}. Из-за этой болтовни немецкий народ забыл, что «основное ядро Германии — Пруссия — возникло благодаря чудесному героизму ее сынов, а вовсе не благодаря финансовым операциям или торговым сделкам». Англия, которая, с точки зрения вильгельмовского рейха, считалась главным соперником и образцом опиравшейся на морскую мощь «колониальной и торговой политики» и в войне проявила себя как страна «торгашей, а не героев» (в самом деле, «второе еврейство»), представлена Гитлером, сделавшим неожиданный кульбит, как образец чистого в расовом отношении народа господ — «ведь именно Англия была той страной, которая всех своих экономических достижений добилась с наибольшей жестокостью»{1080}.

Но «как же могло случиться, что именно немецкий народ допустил до такого заболевания свой политический инстинкт самосохранения»? Разгадка этой загадки — как раз в «марксизме», с которым кайзер, окруженный еврейскими советниками и финансистами, заключил в 1914 г. гражданский мир, в то время как эти «коварные преступники» организовывали революцию{1081}. Уже в 1916–1917 гг. «почти все производство» оказалось под контролем «финансового еврейства». Одновременно в военных фирмах без зазрения совести повышались оклады, подогревалась алчность и сеялись пораженческие настроения. И именно тогда, когда Россия под ударами германских войск окончательно потерпела крах и все силы были сосредоточены на западе для последнего решающего наступления, «в Германии разразилась всеобщая стачка» и «явления разложения нарастали все быстрее»{1082} — пока, в конце концов, не была объявлена капитуляция.

Большевизм как «последняя революция»

На основе этого мифологизированного опыта мировой войны «марксизм» или «большевизм» все сильнее выдвигался у Гитлера в центр его апокалиптических представлений о мире. В его ранних речах на всех равным образом поставлено клеймо «ноябрьских преступников», способствовавших катастрофе и превращению рейха в демократическую республику: таковы либералы, демократы или «марксисты», за которых без разбора выдавались социал-демократы, независимые социал-демократы и спартаковцы. Теперь появилась исторически восходящая группа, в которой «марксизм» или «большевизм» являлся последним, решающим оружием еврейства в его борьбе за мировое господство.

Согласно книге «Моя борьба», этому программному и исповедальному сочинению, написанному в тюрьме в 1924–1925 гг., уже в средневековой Европе «еврей» из чистого паразита (как торговец, посредник, ростовщик) превратился в «государство в государстве». Он добивался привилегий от князей и завоевывал в качестве «придворного еврея» определенное влияние. По мере того как он обеспечивал себе права гражданина государства, он становился «народным евреем», который вставал во главе либеральных и демократических движений, чтобы, свергнув монархию, самому захватить власть. Одновременно он ставил своих людей и во главе бунтующего «четвертого сословия», которое сам же разорил и пролетаризировал. Короче говоря: «Вначале он использовал буржуазию как таран против феодального мира, а теперь рабочих против мира буржуазного». Он стравливал классы между собой, чтобы разрушать национальную экономику, «чтобы на ее кладбище могла восторжествовать международная биржа»{1083}.

Но всего этого было еще недостаточно для того, чтобы разрушить арийские нации в их расовой субстанции и человеческую культуру в целом. «Франкмасонство берет на себя задачу систематического пацифистского расслабления инстинкта национального самосохранения в кругах интеллигенции. В кругах же широких народных масс, и прежде всего в кругах бюргерства, эту же задачу берет на себя пресса, все больше концентрирующаяся в руках евреев… Теперь штурмовая колонна марксизма должна закончить все дело и нанести обществу решающий удар». Ибо конечная цель еврея «состоит как в экономическом завоевании, так и в политическом порабощении всего мира»{1084}.

Для этого он (еврей) должен прежде всего способствовать бастардизации ненавистной ему белой расы. Эта «великая, последняя революция» может удаться ему только в том случае, если он будет апеллировать к «самым низменным инстинктам» пролетаризированных масс, натравливать их на более деловых и более обеспеченных, поощрять распущенность и безнравственность, особенно «осквернение расы». «В политической же сфере евреи начинают заменять идею демократии идеей диктатуры пролетариата».

«Тогда евреи считают, что наступила пора сделать последнюю великую революцию. Захватив политическую власть, евреи думают, что теперь можно уже окончательно сбросить маску. Из “народного еврея” вылупляется кровавый еврей — еврей, ставший тираном народов. В течение короткого времени старается он совершенно искоренить интеллигенцию, носительницу национальной идеи. Лишив народ идейных руководителей, он хочет окончательно превратить его в рабов и закрепостить навеки».

«Самым страшным примером в этом отношении является Россия, где евреи в своей фанатической дикости погубили 30 миллионов человек, безжалостно перерезав одних и подвергнув бесчеловечным мукам голода других, — и все это только для того, чтобы обеспечить диктатуру над великим народом за небольшой кучкой еврейских литераторов и биржевых бандитов»{1085}.