Приключения 1977 - Михаил Божаткин

Частые и громкие выстрелы послышались справа и слева. Стало очевидно, что эта узкая и короткая улица превратилась в ловушку. Кто-то призвал бежать к церкви, чтобы укрыться за ее толстыми стенами. Минчев, сорвав с головы помятую шляпу, пополз к одинокому каменному дому, в котором раньше жил турок или помак:[24] на воротах жилища начертан характерный знак-символ — предупреждение для своих.

В доме было безлюдно: его обитатели куда-то сбежали. На полу валялась разбитая посуда и порванная одежда — это могли сделать только хозяева, не желавшие оставлять свое добро болгарам. «Выдам-ка я себя за помака, скажу, что приехал из Систова по торговым делам и не успел удрать из Эски-Загры; вот и вынужден был таиться от разъяренных болгар!»

По скрипучим ступенькам он поднялся на чердак и прилег у мешков, в которых хранился старый табак. Отсюда все хорошо видно: и церквушка, укрывшая последних защитников города, и ближайшие улицы, и небольшая полянка, отгороженная от улицы невысоким каменным забором. Постепенно весь город превращался в огромный и страшный факел; пройдет день-другой, и от него останутся обожженные кирпичи, трубы, зола да головешки. Из-за угла показались башибузуки, они осмотрелись и бросились в ближайшие дома. В этот дом пока никто не заглядывал: надпись делала свое дело. Настали сумерки, но пожары освещали город так, что плотная тьма отступила, не в силах соперничать с сотнями ярких пылающих костров.

Утром турки пошли на штурм церкви. Из окон ее повалил густой сизоватый дым. Минчев слышал душераздирающие крики женщин и испуганный плач детей, стоны добиваемых стариков и полные отчаяния мольбы старух. Йордану захотелось заткнуть уши и ничего не слышать, но он не посмел это сделать, считая такое едва ли не предательством: нет, слышать надо все, чтобы потом рассказать другим.

Когда отчаянный девичий вопль потряс всю округу, Минчев выглянул на улицу. Башибузуки гнали группу молоденьких девушек. Платья на них были порваны, обнаженные, исхлестанные плетками тела сочились кровью. Девушки умоляюще смотрели по сторонам и будто надеялись, что кто-то добрый и сильный придет к ним на помощь.

Минчев не сдержался и бросился к лестнице, прихватив с собой два увесистых кирпича. «Убью! — хрипел он. — Двух, но убью!» Одумался он на последней ступеньке: «А если убьют они, а не я? Они же меня заметят! Да и какой толк от того, что я изувечу одного или двух насильников: девочкам-то я все равно не помогу!» Он постоял на лестнице и стал медленно подниматься на чердак. На улицу он уже больше не смотрел: не хватало сил. Минчев замыслил этой же ночью уйти из истерзанного города. «В сторону Казанлыка не пойду, — заключил он, — еще подумают, что я догоняю русских. Я пойду на Филиппополь, скажу, что там у меня своя торговля, что в Систове и в Тырнове мои лавки разграблены русскими и болгарами и теперь все мои надежды на нетронутый Филиппополь».

Поздно вечером неподалеку от него гулко и пронзительно заскрипела лестница. Йордан решил, что ему лучше не прятаться, а пойти навстречу туркам и сообщить придуманную им легенду. Но на чердак никто не поднимался, и это его успокоило.

Все же он не решился испытывать дальше свою судьбу. Подняться на чердак турки могли в любой момент. Предупредительный знак на воротах не означал для них запрет, скорее он мог даже стать приглашением для своих: мол, вас, единоверных, всегда готовы встретить в этом доме. Станут искать хозяев и не найдут… Докажешь ли потом, что ты помак-мусульманин? А если примут за гяура-болгарина?..

Йордан осторожно спускался по ступенькам. Еще сверху он заметил приоткрытую дверь в комнату и затаившегося там турецкого солдата. Что он делает? Или за кем-то наблюдает? Минчев услышал храп с присвистом и ехидно улыбнулся: турок спал мертвецким сном. Йордан сжал кулаки: сейчас он ухлопает этого негодяя. На цыпочках он прошел до небольшого окошка и выглянул на улицу. Там, как и прежде, крутились башибузуки и черкесы, их было полным-полно. Он вернулся к прежней мысли: турка надо убить. А потом надеть его форму и влиться в общий поток суетящихся разбойников.

Турок откинулся к стенке и продолжал храпеть. Минчев взялся за ятаган, но тут же передумал: не лучше ли иметь одежду без дыр и кровавых пятен? Бесшумной походкой он приблизился к спящему. Горло сжал с такой силой, что будь турок богатырем, он не успел бы оказать серьезного сопротивления. Но этот турок богатырем не был; совладал с ним Минчев в один миг. Не раздумывая, Йордан схватил его под мышки и потащил в чулан. Минут через десять он уже был в турецкой амуниции, еще хранившей тепло своего хозяина. Минчев вдруг вспомнил, что в комнате, рядом с турком, находилась большая кожаная сумка. «Она мне пригодится, — подумал Минчев, — я уложу туда свою одежду. Где-то мне все равно нужно будет переодеться!» Сумка оказалась почтовой, там Йордан обнаружил сотни две писем. Сначала выбросил, потом положил их обратно: зачем раньше времени настораживать турок? Раздетый человек уже ничем не напоминает солдата регулярной турецкой армии. А пока доберутся до истины, Минчев будет далеко.

В сумку он засунул и свои вещи, прикрыв их письмами. Неторопливо вышел на улицу, огляделся. Было нестерпимо жарко и душно, от въедливого дыма заслезились глаза. Поднявшийся ветер гнал еще не остывший пепел и сорванные пожаром темные, обгоревшие листья. Несся и пух с выпотрошенных перин и подушек, в воздухе кружили клочки порванных газет и всяких бумаг. Откуда-то выскочил перепуганный, подпаленный в огне петух; шипя подобно разъяренной кошке, он скрылся за углом дома.

У столба Йордан увидел привязанную лошадь. Вероятно, почтальона. Усмехнулся: везет же тебе сегодня, Минчев! Привязал к седлу сумку, вскочил в седло сам, слегка ударил по бокам лошади,

Конь словно почувствовал, кого придется нести на спине: бока его вздрагивали, голову он опустил низко, будто испытывая неловкость за свое положение. Минчев догнал длинные обозы, тянувшиеся в сторону Казанлыка. Пехота, конница, артиллерия. Куда все это направляется? Только до Казанлыка или дальше? Если дальше — каков будет конечный пункт, намеченный турками для этого наступления?

Он не подгонял коня, и тот медленно плелся вслед за пехотой. Турки брели молча и не обращали внимания. Долговязый офицер хотел что-то спросить, но заметил туго набитую сумку войскового почтаря и махнул рукой. Минчев смотрел на всех устало и безразлично, как бы ища сочувствия к его нелегким, утомительным занятиям.

Вскоре показались кусты, и Йордан дернул за уздцы. Лошадь охотно послушалась. Тропа виляла меж кустарников и уводила все дальше и дальше от дороги. Это вполне устраивало соглядатая: ему не хотелось быть на виду у турок. А если кто-то из турецких начальников догадается спросить, из какого он полка или дивизии? Что он ответит?