О чем молчит соловей. Филологические новеллы о русской культуре от Петра Великого до кобылы Буденного - Виницкий Илья Юрьевич

[19] Смирнов Ю. И. Восточно-славянские баллады и близкие им формы. Опыт указателя сюжетов и версий. М., 1988. С. 110. Кравцов Н. И. Славянский фольклор. М., 1976. С. 191. Г. И. Кабакова обращает внимание на «следы старинной казни» в родственной балладе о грешной девке-детоубийце, которая «в буквальном смысле проваливается сквозь землю. Душа ее прощена, а тело сакрализовано» (Кабакова Г. И. Русская потаенная литература. Антропология женского тела в славянской традиции. М., 2001. С. 154). По наблюдению фольклориста, народные исполнительницы этой баллады «неохотно вспоминают о тексте и совершенно сознательно избегают петь ее полностью» (Славянский и балканский фольклор. М., 1983. С. 278).

[20] Федорова В. П. Свадьба на Ирюме. Курган, 1991. С. 23.

[21] В частности, называются Берестечко, Богуслав, Васильків, Гуляйполе, Гусятин, Єрківці, Київ, Слуцьк, Харків. Гнатюк, Указ. соч. С. 259. Моралью песни обычно было осуждение вечеринок: «...ненавистние гулянія, прозиваемия вечурницы, на которые многие люде молодие и неповстягливие отъ родителей своихъ мужеска и женска полу дѣти по ночамъ купами собираючися неисповѣдимия» (Там же. С. 288).

[22] Маркевич А. Н. Одесса в народной поэзии // Труды Четвертого археологического съезда в Одессе. Т. 1. 1884. С. 408–409.

[23] Соловей кукушечку уговаривал. Сборник песен. Вып. 7 / Сост. О. В. Михайлова. Ульяновск, 2018. С. 9–10.

[24] Петровский Д. Воспоминания о Велемире Хлебникове // ЛЕФ. № 1. М., 1923. C. 144. Хлебников, как известно, родился в Калмыкии и на Волыни провел детские годы.

[25] В русской литературе образ матери-детоубийцы обычно отсылает к немецкой поэтической традиции — «Фауст» Гёте, баллада Шиллера «Die Kindesmörderin», переработанная М. Милоновым (1813). Тема княжеской вины могла также связываться в литературном сознании Хлебникова с образами несчастной Катюши Масловой и князя Нехлюдова из толстовского «Воскресения».

[26] Коринфский А. А. Народная Русь: круглый год сказаний, поверий, обычаев и пословиц русского народа. М., 1901. С. 713. См. русалочью песенку у Тараса Шевченко в «Причинне»: «Ух! Ух! // Солом’яний дух, дух! / Мене мати породила, / Нехрещену положила» (Поезії Тараса Шевченка. Львiв, 1867. Т. 1. С. 155). По украинским повериям, в клечальную субботу накануне Троицына дня русалки «начинают бегать по ржи и хлопать в ладоши, приговаривая: Бух! Бух! соломенный дух! мене мати породила, некрещену положила!» (Забелин М. Русский народ, его обычаи, обряды, предания, суеверия и поэзия. М., 1880. С. 61. Здесь и далее курсив в цитатах мой. — И. В.). Именно эти слова Хлебников выписал из книги Забелина (Баран Х. О Хлебникове. Контексты. Источники. Мифы. М., 2002. С. 343). Об образах русалок в творчестве Хлебникова (от стихотворения «Ночь в Галиции» [1913] до поэм «Лесная тоска» [1919–1921] и «Поэт» [1919–1921]) см. классическую работу: Lönnqvist B. Khlebnikov and carnival: an analysis of the poem Poėt. Stockholm, 1979. В этой поэме поэт называет русалку «невестой вод» (ср. с «невестами острога»).

[27] По Бунину, «лубочный помешанный» Хлебников «разразился, в угоду большевикам, виршами вполне разумными и выгодными: Нет житья от господ! / Одолели, одолели!» и т. д. (Бунин И. Под серпом и молотом: сборник рассказов и воспоминаний. М.; Берлин, 2016. С. 124–125).

[28] Ср. замечательную интерпретацию Б. М. Гаспаровым музыкально-карнавальной основы (святочно-колядовой обрядности, частушек, революционных и «молодецких» песен) «Двенадцати» Блока, структурно сближающей поэму со сценою в Кромах в опере Мусоргского и придающей шествию красноармейев «амбивалентный сакрально-разбойничий смысл» — «конец света» как его «„крещение“ в карнавальной купели» и «новое рождение» (Гаспаров Б. М. Литературные лейтмотивы. Очерки русской литературы XX века. М., 1994. С. 23–24).

[29] Рыбникова М. А. Загадки. М.; Л., [1932]. С. 137.

[30] Даль В. И. Толковый словарь… Т. 4, стб. 391.

[31] Возможно, что и глагол «тарарахнул» (зинзивер) из знаменитого «Кузнечика» использован поэтом в близком значении (благодарю А. Павловского за это наблюдение). Вообще было бы интересно проследить литературные трансформации этой «ротовушки» в 1900–1920-е годы. Среди ее близких и дальних «родственников» можно назвать чебутыкинскую «тарарабумбию», пляску насекомых в «Мухе-цокотухе» («Тарара, тарара, / Заплясала мошкара»), ку­плет про аппендицит в «Двенадцати стульях» («Ходите, Вы всюду бродите... та-ра-ра-ра») и туалетную арию Бабичева из «Зависти»: «Как мне приятно жить... та-ра! та-ра!.. Мой кишечник упруг... ра-та-та-та-ра-ри... Правильно движутся во мне соки... ра-та-та-ду-та-та... Сокращайся, кишка, сокращайся... трам-ба-ба-бум!» (о генезисе последнего звукооброза см.: Виницкий И. Рождение героя. Перечитывая «Зависть» Юрия Олеши // Знамя. 2019. № 9. С. 201–210).

[32] Обратим внимание на то, что в песне с улицы поется о том, что карающий народ «кладет белого царя» на заклание. Белым царем российского монарха традиционно называли донские и кубанские казаки («Белый царь во Святой Руси, а мы на Вольном поле»). Ср. в песни терских казаков: «Что ни соколы крылаты / Чуют солнечный восход, — / Белого царя казаки / Собираются в поход». У Хлебникова, конечно, этот казацкий образ приобретает дополнительный символический смысл — оппозицию белой кости (и Белого движения) черной кости и красным.

[33] Круглов М. А. Солдатский песенник / Публ. А. Л. Налепина, О. Ю. Щербаковой // Российский архив: История Отечества в свидетельствах и документах XVIII–XX вв.: Альманах. М., 1995. С. 480. Как показала Елена Михайлик, одна из песен, вошедших в этот сборник, цити­руется в «Гренаде» Михаила Светлова (Михайлик Е. «Гренада» Михаила Светлова: откуда у хлопца испанская грусть? // Новое литературное обозрение. 2005. № 75. С. 242–252). «Ротовушка» «тай-тарарай» используется Семеном Кирсановым в стихотворении «Гулящая»: «Та-тара-тараи-ра! — / нынче ничего нет, / к завтраму у фрайера / выманю червонец! / Станет тесно в номере, / свяжет руки круто, / выползет из кофточки / молодая грудка» (Новый ЛЕФ. 1927. Т. 91. Ч. 3. С. 34–35).

[34] Квiтка К. Українські пісні про дітозгубницю. Кн. 4. С. 64.

[35] Гуль Р. Б. Ледяной поход. М., 1993. С. 259–260.

[36] Потехин Ю. Люди заката: Роман. Л., 1925. С. 26.

[37] Цыбенко В. А. Эдуард Багрицкий: очерк творчества. Новосибирск, 1970. С. 46. Эпиграф был снят при публикации.

[38] См.: Омеляшко Р. А. Коломийковий вірш в українському пісенному фольклорі // Вісник Київського університету. Літературознавство. Мовознавство. 1987. Вып. 29.

[39] Багрицкий Э. Стихотворения и поэмы. М.; Л., 1964. С. 350–353. Об украинских корнях песни Багрицкого см. рассуждения его преданного в то время ученика: Азаров Вс. Багрицкий и Шевченко // Звезда. 1939. № 2. С. 196–205 (отголоски «Катерины» и «Причинны»).

[40] Кассиль Л. Из книги «Кондуит» // Новый ЛЕФ. 1928. № 5. С. 35.

[41] Лазаревский Б. Грех Парижа. Рига, 1928. С. 116.

[42] Весёлый А. Пирующая весна. [Харьков], 1929. С. 447.

[43] Пасынков Л. Заповедные воды: роман в пяти частях. М.-Л., 1931. С. 209.

[44] Явич А. Сыновья: роман. М., 1935. С. 168.

[45] Сергеев-Ценский С. Н. Зауряд-полк. М., 1935. С. 34.

[46] Горницкая Н. С. Из истории Ленфильма: статьи, воспоминания, документы. 1920-е годы. Вып. 3. Л., 1973. С. 219; Чернова Н., Токарев В. «Первая конная» кинематографический рейд в забвение // Киноведческие записки. 2003. № 65. С. 280.

[47] Солженицын А. И. Красное колесо: повествование в отмеренных сроках. Paris, 1991. С. 57.

[48] Обратим внимание на то, что песня, привлекшая внимание Хлебникова, в литературе 1920–1930-х годов чаще ассоциировалась не с красными, революционными, но с белогвардейскими запевалами, то есть как часть корниловско-деникинского военного быта.