Ошибка Одинокого Бизона (Повести, рассказ) - Джеймс Шульц

— А добычу ты хочешь оставить, чтобы она здесь сгнила? Нет! Сначала мы сдерем шкуру, повесим ее на дерево и тогда только отсюда уйдем. Ночь длинная, на рассвете мы будем дома.

Мы сняли шкуру, дотащили ее до леса и повесили на шест, который укрепили между двумя деревьями. Потом мы начали спускаться с горы, а луна освещала нам путь. Шли мы быстро, придерживаясь опушки леса. Было еще темно, когда мы спустились к реке. Здесь мы связали вместе два бревна, положили на них нашу одежду и оружие и, бросившись в воду, поплыли, подталкивая маленький плот. Так переправились мы через реку.

Забрезжил свет, когда мы подошли к Покводжу и разбудили сторожей, дремавших у ворот. Мы с Кутовой побежали на южную площадь, где жил военный вождь, и рассказали ему об отряде навахов, шедших на пуэбло. Он вышел из дома и стал созывать воинов в киву, а я по лестнице вскарабкался на крышу, где меня встретили родные.

— Ну что, сын мой? — спросил Начитима.

Я протянул ему руки.

— Видишь, на моих руках кровь и жир бурого медведя.

Все обнимали меня и хвалили. Вскоре прибежала к нам Чоромана, которая узнала от отца о моей победе. Плача и смеясь, она обняла меня, потом подошла к краю крыши и крикнула, обращаясь к воинам, запрудившим площадь:

— Мой будущий муж — храбрый человек! Он убил большого бурого медведя с длинными когтями. Я горжусь тем, что буду его женой!

Снова и снова повторяла она эти слова, а воины, встревоженные вестью о приближении врага, приостанавливались, смотрели на нее и улыбались. Одни кричали: «Хорошо, хорошо!» Другие поднимали руки к небу и восклицали: «Да будет жизнь твоя счастливой!»

— Военный вождь нас зовет. Я должен идти, — сказал Начитима.

— Я пойду с тобой, — вызвался я.

— Нет! Сначала ты отдохнешь. Позже, быть может…

И он стал спускаться с лестницы.

Меня увели в дом, усадили, заставили умыться и поесть. Снова и снова должен был я рассказывать, как бурый прошел мимо моего плетня, как он заревел и упал, когда стрела вонзилась ему в спину.

— А что делал Тэтиа? — спросил Одинокий Утес.

— И он и Кутова стояли неподалеку. Он видел все.

Больше я не прибавил ни слова. Мы с Кутовой пожалели Тэтиа и условились не упоминать о спрятанных мокасинах.

Я очень устал, глаза слипались. Келемана и Чоромана заставили меня лечь, укрыли одеялом, и я заснул, а проснулся только к вечеру, когда меня позвали ужинать. Пришел брат и сказал, что военный отряд навахов к нашему пуэбло не подходил и никто его не видел. Наши воины спрятались в маисовых полях и решили сторожить всю ночь, а лошадей, которые паслись на лугу, пригнали ближе к пуэбло.

Когда стемнело, лошадей привели на северную площадь; первая смена воинов пришла в пуэбло. Здесь они отдохнули и снова ушли в поля, а в пуэбло вернулась вторая смена. Ночь прошла спокойно. Рано утром военный вождь послал разведчиков выследить врага. Выяснилось, что ночью навахи переправились в низовьях реки на другой берег и двинулись на восток. Должно быть, они задумали напасть на одно из племен, кочующих в прериях.

Два дня спустя, когда мы убедились, что Покводжу опасность не угрожает, Начитима, Келемана, брат и я оседлали лошадей и поехали на просеку за медвежьей шкурой. Мы нашли ее там, где оставили. Шкура была еще мягкая, так как с внутренней стороны ее покрывал толстый слой жира. Когда мы вернулись в деревню, на южной площади собрался народ; всем хотелось посмотреть шкуру. Наконец Келемана и Чоромана разостлали ее на земле. Наш летний кацик, стоявший подле меня, объявил, что он никогда еще не видел такой длинной и широкой шкуры, таких огромных когтей.

— Срежь когти, сделай из них ожерелье и всегда носи его на шее, сказал он мне. — Ты заслужил его. Убить бурого медведя значительно труднее, чем одержать верх над команчем или другими врагами.

Я повиновался, отрезал когти и унес их домой.

Вечером Начитима мне сказал, что в Огапиходже (это селение испанцы называют Санта-Фэ) можно обменять шкуру на ружье. Через несколько дней шкура была высушена, и мы понесли ее в Огапиходж. Я еще ни разу не был в пуэбло белых людей, и все меня удивляло. Дома были очень высоки, на улицах толпился народ. Мы вышли на площадь и расстелили на земле шкуру. Тотчас же нас окружили белые торговцы. Одни предлагали за нее ружье, другие — порох. Какой-то испанец обещал дать несколько бочонков с огненной водой. Я не знал, что это такое, и вопросительно посмотрел на Начитиму, но он нахмурился и сердито покачал головой. Позже он мне объяснил, что испанцы всегда предлагают индейцам огненную воду, которую называют виски. Но от виски люди заболевают, слабеют и скоро умирают, а испанцам это наруку, так как они давно уже хотят завладеть всей нашей страной.

Наконец я продал шкуру одному белому торговцу, который дал мне за нее ружье, бочонок пороха и две красивые шали. Эти шали я подарил Келемане и Чоромане.

Спустя несколько дней меня позвали в киву летнего народа. Там собрались все члены Патуабу и несколько воинов. Военный вождь обратился ко мне с такими словами:

— Ты убил большого бурого медведя с длинными когтями. Теперь мы знаем, что ты храбр и не ведаешь страха. Вот почему мы предлагаем тебе войти в Совет воинов. Но ты должен поклясться, что будешь беспрекословно повиноваться твоему военному вождю и, не щадя жизни, защищать от врагов жителей нашего пуэбло и все другие пуэбло тэва. Обещаешь ли ты это исполнить?

— Да, клянусь! — ответил я.

Тогда главный шаман пуэбло заставил меня опуститься на колени и, заклиная меня быть мужественным защитником народа тэва, помазал мне лицо и руки священной красной краской.

Так был я сделан воином тэва, и, начиная с этого дня, многие из тех, кто раньше меня ненавидел или делал вид, будто не замечает, стали приветливо здороваться со мной, когда мы встречались на улицах пуэбло или в полях. Но Огота и другие члены клана Огонь ненавидели меня еще сильнее, чем раньше. Они говорили, что военный вождь сделал промах, приняв меня в Совет воинов, а я, дав клятву сражаться, солгал, так как я — навах — никогда не стану драться против людей моего родного племени.

Действительно, клятва, которую я дал, приводила меня в смущение. Я должен был ее сдержать и знал, что сдержу, когда настанет для меня час испытания, но больше всего на свете не хотелось мне сражаться с навахами.

Вскоре после того, как мы убрали маис с полей, я возвращался поздно вечером домой. Было уже темно, когда я вышел на южную площадь. Вдруг кто-то меня окликнул, и по голосу я узнал Поаниу, хранительницу священной змеи.

— Это ты, Уампус? — спросила она.