Властелин Огненных Земель - Дэйв Дункан

Земля содрогнулась, гора взревела. Где-то, не так далеко отсюда долгий раскатистый грохот камнепада сменился треском ломающихся деревьев. Как только земля успокоилась и он смог снова доверять своим ногам, Радгар воткнул «Прихоть» в центр октаграммы. Только с третьей попытки он нашел клочок земли, свободный от древесных корней, да и там лезвие вонзилось в землю совсем неглубоко. Потом он вернулся на край поляны.

— Готово, вита! — сказал он.

Заклинатель проковылял на край октаграммы, обошел ее и остановился. Воцарилась тишина, если не считать далекого свиста пара и клокотания воды. Теперь они, казалось, доносились с разных направлений, так что кратер, возможно, постепенно наполнялся как кастрюля. Первый Клинок в истории, позволивший своему подопечному свариться заживо… Чего они ждут? Старик явно не понимал, чего от него хотят, хотя занял место напротив кувшина и фонаря, где острие Смерти будет…

— Hwaet! — вскричал он и начал нараспев выкликать заклинания, призывающие духов Смерти. Редкие слова из них можно было разобрать, и еще меньше было тех, которые Овод понимал, но он ни разу не сбился и не колебался. Выкликнув строфу или две, он проковылял на другое острие и запел снова.

Это заняло довольно много времени. Старый калека сохранял равновесие, даже когда земля под ногами сотрясалась. Он так и продолжал без запинки, словно не замечая рокота вулкана или визга струй пара. Его выносливость потрясала. То ли фонари догорали, то ли туман сделался гуще. Тот фонарь, что горел на острие октаграммы, превратился в маленькую золотую точку. Даже тот, что стоял у ног Овода, казалось, едва мерцает. Он почти не видел стоявшего рядом Радгара, хотя слышал его кашель. Внутри октаграммы, у воткнутого в землю меча туман казался особенно густым.

Заклинания сменились захлебывающимся кашлем где-то на противоположном краю поляны. Лес и вулкан зловеще молчали.

Слабый, хрупкий, как паутина, шепот послышался в ночи:

— Что такое? Кто зовет?

Волосы на загривке у Овода встали дыбом. Этот голос не принадлежал ни Радгару, ни Хильфверу, и исходил он из центра поляны. Стоило ему дать немного воли своему воображению, и он различил сгусток тумана в форме человека — тот стоял на коленях, обнимая меч…

— Повелевай… — снова прошелестел голос. — Кто зовет меня? Кто повелевает? Что происходит?

Овод подпрыгнул от неожиданности, когда стоявший рядом с ним Радгар заговорил; голос его звучал почти так же приглушенно, как у Хильфвера.

— Я повелеваю тобой! Я, Радгар Эйлединг, повелеваю тобой.

Видение — если все это только не мерещилось Оводу — поднялось на ноги и вглядывалось в их сторону.

— Младшинг? Так вырос? Ты ли это, Младшинг?

— Это я. Назови свое имя!

— Ах! Нет у меня теперь имени, нет. Ты знал меня как Гесте, Младшинг.

Радгар сделал два шага вперед. Его почти не было видно теперь — так, сгусток тумана, не более материальный, чем тот, что стоял в центре поляны. Овод стал с ним рядом, готовый в любое мгновение дернуть его обратно, если он попытается вступить в октаграмму.

— Назови то имя, под которым знал тебя король Амброз.

— Йорик, — вздохнул призрак. — Сэр Йорик Верного и Древнего Ордена.

— Тогда говори! Кто убил моего отца, Эйледа Фюрлафинга?

— Я, я убил, Младшинг. Разве ты сам этого не понял?

— Как ты проник в дом?

— В обмен, Младшинг, в обмен! — Шепот сделался возбужденнее, и в нем зазвучала издевка. — Честная сделка. Сюневульф впустил меня в дом, а я дал ему трон, которого он желал. И еще дал ему женщину, которую он желал — да, она была там, она спала на кровати, полураздетая. Вдвойне честная сделка, честнее не бывает.

— Го… — Радгар закашлялся. — Говори дальше! Что… было потом?

— Что? Он провел меня наверх подождать, а сам спустился к женщине. — Видение то пропадало, то появлялось снова, колышась, перемещаясь от одного края октаграммы к другому словно в поисках выхода. — Когда пришел Эйлед, — продолжал издевательский шепот, — я дал ему время выхватить меч. Все честно! Я назвал ему имена тех пятерых, что он убил: сэр Ричи, сэр Денвере, сэр Хэвок, сэр Ягуар, сэр Рис. Славные люди, все пятеро! Я сказал, что теперь его черед, но дал возможность биться со мной, так что он знал, что это безнадежно и что он умрет. Я объяснил ему, что жена его входит в цену, запрошенную братом его, чтобы он умер несчастным. Тогда он заплакал, а я позволил «Прихоти» взрезать ему горло.

— Это ведь было для тебя проще простого? Для Клинка?

— Проще, чем жука раздавить, Младшинг. Но я не заставил его мучиться. Я мог доставить ему много боли.

— А что случилось потом?

Теперь Овод уже составил себе представление об Йорике. Сотканный из тумана неясный образ представлял собой жилистого смуглого человека, абсолютно нагого, с длинными космами спутанных волос ниже плеч и бесформенной бородой. Воображение, конечно. Там не было ничего, кроме тумана.

— Что дальше? Ничего, Младшинг, ничего! Я спустился по лестнице. Я сделал то, что хотел, и мне кажется, твой дядя тоже. Я вышел, как пришел, — через окно. А потом подождал поблизости, хотел посмотреть, что будет, когда он подожжет дом.

— Прежде ты запер мою дверь! — взвизгнул Радгар.

— Не я, Младшинг, не я! На твой счет у меня не было никаких распоряжений, да и счетов у меня с тобой не было. Я не знал, что ты там. Никогда не воевал с детьми. И потом, у меня к тебе вроде как симпатия возникла. Я ведь легко мог убить тебя позже, в море. Ты ведь знаешь это, Младшинг!

Овод вдруг сообразил, что непроизвольно смещался вперед до тех пор, пока ноги его почти не коснулись октаграммы. Видение смотрело теперь в упор на него. Лицо и глаза его принадлежали трупу — совершенно безжизненны. И все же в остальных отношениях он производил впечатление живого человека. Он дрожал, его дыхание вырывалось изо рта облачком. Труп не дышит, а призраку не положено покрываться гусиной кожей. Вся эта неестественность казалась Оводу почему-то ужасно знакомой. Он уже видел такие глаза прежде.

— Клинок! — тихо произнес призрак. — Неужели ты оставишь брата страдать так?

Волосы у Овода снова встали дыбом.

— Зачем ты прыгнул на лодку? — спросил Радгар.

К изрядному облегчению Овода, призрак отвернулся и принялся беспокойно расхаживать внутри октаграммы. Следов на пепле он не оставлял.

— Зачем? Чтобы спасти тебя, Младшинг! Я же сказал, ты пришелся мне по душе. И мне не понравился этот твой верзила-кузен. Я не хотел, чтобы ты остался в его руках.

— Спасти меня? Зачем?

Призрак вздохнул.

— Чтобы продать, Младшинг, чтобы продать. Я отомстил за своих людей, но мне было тридцать шесть лет, и никто не сделал еще меня богатым.