Песнь огня - Розария Мунда

– Потому что я верила, что, если Стражники не сдержат Атрея и городскую стражу изнутри, мы рискуем повторить резню в Саутсайде. Я неоднократно нарушала приказы Внутреннего дворца, чтобы разрядить обстановку на улицах во время Бункерных бунтов.

Хейн встала:

– И потому я прошу вызвать нашего первого свидетеля, если вы не против, Ваша честь.

Хейн отлично поработала за эти дни, разыскав важных свидетелей. Капитан городской охраны Саутсайда начал давать показания, рассказывая о моих приказах, запрещавших применение драконьего огня; гражданский рассказывал, как я спасла ему жизнь во время беспорядков, используя затушенного дракона, чтобы встать между ним и нападавшими охранниками, а затем в зал вошел сам Лотус, с клевером на лацкане униформы. Перед началом допроса он признался, что был одновременно членом Отверженных и Ордена Черного Клевера, избегая смотреть мне в глаза. Он сильно похудел, его обычно ухоженные волосы сильно отросли и спутались, торча клоками. У меня возникло чувство, что хотя он и поддерживал Триархию, но впоследствии сильно об этом пожалел.

– Антигона позволила Отверженным свободную прессу, – хрипло сказал он, его голос звучал так, словно ему долгое время приходилось молчать. – Она не разрешила штурмовать Подземелье в ту ночь, когда мы захватили Народную газету. Самое смешное, мы об этом не знали, поэтому использовали газету, чтобы уничтожить ее репутацию.

Перо Мегары Роупер так стремительно скользило по листам блокнота, что ей приходилось то и дело встряхивать онемевшей рукой. Она склонилась над блокнотом, но я видела, как ее свободная рука размазывала по щекам чернильные слезы.

Интересно.

Вечером в камере Пауэр поднялся мне навстречу и сунул мне в руки миску с кашей. Она была безвкусной и несоленой, но у меня впервые за несколько дней разыгрался такой зверский аппетит, что я с упоением запихивала ее в рот. Я уже почти доела, когда заметила, что что-то не так.

– А где твоя?

– Это все, что нам принесли. – Он продолжил, прежде чем я успела отреагировать: – Я уже ел. – Я уверена, что это была откровенная ложь. Когда я подвинула к нему остатки, он поднял руку: – Я просто сижу здесь. А ты стоишь перед судом.

– Ты ранен.

– Ты об этом? Это царапина.

Мы долго торговались, прежде чем Пауэр согласился доесть, возможно, четвертую часть миски. Никто из нас не стал обсуждать тот факт, что еды, которую они приносили в камеру, хватало лишь на одного, словно Пауэра здесь не было. Он приободрился, услышав о сегодняшнем разбирательстве.

– Роупер плакала? Отлично. Держу пари, ты долго этого ждала.

В темноте он не видел моей улыбки.

– Без комментариев.

На следующее утро, когда мы ехали в карете, Миранда показала мне Народную газету со статьей, в которой Мегара Роупер освещала повторное судебное заседание.

– Произошла смена тональности. Конечно, Роупер приходится соблюдать осторожность, потому что, хотя газета номинально считалась свободной со времен Бункерных бунтов, после прихода Реставрации она стала рупором ее пропаганды, как это было при Атрее, когда я занимала пост министра. Но если читать между строк, она отдала должное показаниям свидетелей, которые выставили тебя в хорошем свете вчера. Я не удивлюсь, если это изменит ход событий.

На этот раз, когда я выхожу из кареты, никто из тех, кто собрался у Подземелья, не выкрикивал оскорблений и не называл меня стервой.

Я едва могла в это поверить.

На второй день Рок выступил с показаниями, рассказав о сборах зерна после Медейского нападения, где я приобрела репутацию человека, насаждавшего законы при помощи драконьего огня. Потерявший своего дракона, приговоренный к смертной казни, оставшийся совсем один, без семьи, которой удалось скрыться в Норчии, и зная, что его родной городок был сожжен Иксионом, он, похоже, решил, что ему больше нечего терять и согласился выступить в суде.

– Энни и я были единственными в корпусе Стражников, кто пережил продовольственные поборы в детстве, – сказал он. – Мы оба были крепостными Грозовых Бичей при старом порядке. Поэтому, когда пришло время, мы стали теми, кому пришлось первым проводить поборы при Атрее. А потом мы должны были обучать других.

– И что скажешь, Антигоне нравилось это задание?

Рок издал хриплый смешок:

– Вы ведь знаете, как погибла ее семья? Но если они собирались набирать Стражников для поборов, кто-то должен был делать это правильно. Если ты не справишься, люди умрут. Антигона была настолько осторожна, насколько было возможно. Но я видел, как это ее изводило.

Конечно, в то время мы думали, что это ради благой цели. Что-то вроде героических усилий по спасению города. Мы думали, что скоро все закончится. Мы тогда еще не знали, что скоро они начнут выбирать, кто будет есть больше других, отдавая предпочтение Золотому сословию. Когда мы узнали об этом, после…

Он покачал головой. Я чувствовала, как по моему лицу пробегали тени воспоминаний: тот момент в Зале Советов, когда мы перестали надеяться на то, что худшее уже позади, осознав, что все только началось. Я вспомнила формулу продовольственного распределения, написанную на доске, которая означала, что некоторые каллиполийцы будут голодать, потому что они считались менее достойными продовольствия. Весь этот ужас проносился у меня перед глазами, и мы все принимали в нем участие.

Кто-то в зале суда громко высморкался.

Вечером в камере Пауэр сунул мне в руки кашу, уверяя, что его накормили обедом. Я знала, что это ложь, но я была так голодна, что не смогла заставить себя спорить с ним. После этого я погрузилась в тревожные сны. Там были пожары и детеныши дракона, и Ли на кухне Большого дома, смеясь, обнимавший меня за талию руками в мыльной пене от посуды. Фрейда Бассилеон показывала на мой живот: Видишь? Я же сказала, что у нее будет ребенок.

Когда я, проснувшись, силилась вспомнить план, который мы разработали с норчианцами, и о вызове, который я все еще должна была бросить Иксиону, причины, из-за которых я находилась в этой камере, рассыпались, исчезая словно пепел.

Я могла бы остаться в Фархолле, в его объятиях.

– Он мертв. – Страх рвался наружу, несмотря на все мои старания не показывать его. – Я знаю, что он мертв.

Из узкого окна в самом верху стены почти не пробивался свет, и я не могла понять, была сейчас середина ночи или раннее утро. Пауэр обхватил меня руками, я чувствовала, как напряглись его мускулы, и мы лежали рядом в непроглядной темноте.

– А как насчет плана с садовником?

– Он смотритель.

– Да. Значит, он не умер. – Голос Пауэра звучал так, словно он говорил сквозь стиснутые зубы.

Но я видела перед собой лишь яркое пламя.

Остатки сна затуманили мой разум, мысль,