Критическое исследование хронологии древнего мира. Античность. Том 1 - Михаил Постников

В древности, однако, дело обстояло иначе. Каждое имя имело смысл и давалось неспроста. Имя могло характеризовать какое–нибудь качество человека, иметь магическое (защитное) значение, напоминать о каком–нибудь важном событии (например, о военной победе, одержанной носителем имени) и т.п. Роль и значение имени (или, точнее, имен) сильно зависели от социального статуса его носителя. Для нас особенно важны имена правителей (царей, императоров и т.п.), и поэтому мы ограничимся рассмотрением только их.

В первую очередь обращает на себя внимание многочисленность имен правителей (скажем, для определенности, римских императоров). Многие из этих имен мы теперь воспринимаем как часть титулатуры (Божественный, Счастливый, Святейший, Великий, Заступник народа, Потрясатель Вселенной и т.п.), но это только потому, что мы знаем их перевод. Скажем, для Суллы оба имени Люций (Светлейший) и Феликс (Счастливый) были вполне равноправны.

Многочисленность имен объясняется их магической силой: естественно, что чем имен больше, то тем сильнее их магия. Одной из документально зафиксированных форм лести при обращении к правителю было изобретение нового имени, подчеркивающего и магически усиливающего какое–нибудь приятное качество.

Естественно, что противники (скажем, соперники в борьбе за власть) такого рода магически–благоприятных имен не использовали, а так как единых имен не было, то им приходилось выдумывать новое имя, магически–вредное.

При внедрении имени в чуждую языковую среду (например, латинского имени императора в странах греческого языка) имя редко оставалось прежним, поскольку привычки к именам без ясного значения еще не было. Как правило, имя калькировалось, т.е. осуществлялась передача прежнего этимологического значения средствами иного языка (современные примеры: украинка Надя стала в Канаде носить имя Хоуп, а француз Руа — имя Кинг; см. [93], стр. 24). Иногда, напротив, жертвовали этимологическим значением, подыскав сходно звучащее имя другого языка (современные примеры: украинец Макогон превратился в Канаде в Мак–Магона, а русский Антонышин — в Интонейшен; см. [93], стр. 25). Наконец, возможен и третий механизм: изобретение совершенно нового имени на базе местного материала.

Через несколько столетий уже бывает трудно разобраться, являются ли два имени (особенно на разных языках) именами одного человека или разных. Единственно, что может здесь помочь, — это смысловой перевод, но и это не всегда помогает.

Во всяком случае, нужно положить за правило обязательно переводить все имена и доискиваться до их смысла. Без этого, как мы увидим во втором томе, никакое осмысленное исследование древних документов невозможно.

Причины компилирования

По–видимому, нет сомнения, что где–то в конце III—начале IV века на территории Средиземноморья сложилось крупное военно–теократическое государство, известное ныне нам как Империя III. В различных частях этой многонациональной и многоязычной империи хронисты–летописцы составляли своды текущих событий. Их записи отражали в основном местные события, а правителей они называли своими местными, локальными именами–прозвищами.

Когда через несколько столетий в связи с ростом влияния папского Рима возникла необходимость подкрепить его притязания на мировое господство в религиозной и светской сфере ссылками на прошлое могущество и на этой основе начались попытки создания его истории, хроники, описывающие одно и то же время, но созданные в разных местах и на разных языках, были приняты за описания различных правлений и были расположены последовательно во времени.

Так создалось представление об Империи II, являющейся на самом деле лишь тенью, отброшенной Империей III в прошлое.

Конечно, это не был одномоментный процесс. Все раннее средневековье было временем разнообразнейших представлений о прошлом, в которых крупица правды терялась в широком потоке легенд и мифов. Даже в XIV веке Петрарка (см. гл. 1, § 3) столкнулся с хаосом противоречивых легенд, хотя основы некоего унифицированного представления к тому времени были уже заложены. Дальнейшее развитие этого унифицированного представления тщанием амплификаторов и фальсификаторов и привело к общепринятой теперь картине жизни Империи II. На самом же деле этой империи никогда не было.

Естественно, что это лишь весьма грубая и приблизительная схема: чтобы полностью понять механизм создания мифа об Империи II необходимо более детально изучить период его создания и глубже проанализировать происходившие в то время процессы. Тем не менее этот механизм представляется нам единственной возможностью объяснения параллелизма между обеими империями.

Кстати говоря, обращает на себя внимание разница в общей длительности Империй II и III: Империя II продолжалась 299 лет, а Империя III — только 256 лет, на 43 года меньше.

Дело здесь в том, что в Империи III имеется довольно много пар параллельных императоров–соправителей (а в Империи II их совсем нет). Достаточно расположить императоров последовательно, и 43 лет как не бывало. Но почему это было сделано? Можно предложить несколько достаточно правдоподобных объяснений. Простейшее состоит в том, что первые хронисты в своих рассказах о соправителях не позаботились подчеркнуть одновременность. Следующие же историки приняли последовательно расположенные рассказы за изложения событий, следующих друг за другом по времени. Другое, возможно, более правильное, объяснение см. ниже.

Модельный пример

Быть может, полезно разъяснить объяснение Морозова на примере из новейшей истории. Даем слово самому Морозову:

«Вот перед нами была Австрийская империя XIX века. Она состояла из двух частей: немецкой Австрии со столицей Веной (Вин) и мадьярской Венгрии со столицей Будапештом, а к этой паре присоединилась еще и славянская Босния–Герцеговина. В этой империи царствовал с 1848 года Франц–Иосиф и жил почти всегда в своем венском дворце, а в будапештский приезжал лишь временами. Австрийские немцы считали его своим королем, венгерские мадьяры — своим и, наконец, присоединенные герцеговинцы — своим князем.

Войска его состояли и из немецких, и из мадьярских, и из славянских полков. Каждая из трех частей жила своей собственной внутренней жизнью, имела свою собственную экономическую и гражданскую эволюцию. Внешняя торговля и другие экономические отношения шли у каждой части особо в зависимости от географического положения, и только представительства перед иностранными державами, до войны, были общими, хотя и сами три части не раз воевали друг с другом.

Представьте себе, что какой–нибудь венгерский летописец написал историю Венгрии на мадьярском языке, где называл Франца–Иосифа просто Иосифом, а какой–нибудь немецкий летописец в Тироле написал на немецком языке историю Австрии (т.е. Тироля с Веной), где называл Франца–Иосифа просто Францем, обозначая время, как и первый, лишь по годам его царствования.

Представим затем, что то же самое сделал и какой–нибудь боснийский монах на славянском языке, называя его по–своему — Франциском.

Вообразим затем, что вся наша современная литература о событиях XIX в. погибла в каком–нибудь общественном или стихийном перевороте и каким–то чудом сохранились только эти три манускрипта.

Потом культура началась снова с младенческого возраста, и некий «историк» лет через триста нашел эти документы… При страстном желании узнать как можно более из истории погибшей культуры он невольно поддался бы стремлению принять Франца, Франциска и Иосифа за трех государей, один из которых царствовал над Тиролем, другой — над Венгрией, а третий — над Боснией–Герцеговиной.

Когда это было? Он отметил бы, что каждый из них имел отношение и к двум остальным странам. Большие разницы в культуре каждой описанной страны легко могли подать ему мысль, что тут имеется дело с тремя периодами культуры той же самой Придунайской империи, которая целиком называлась Австрией, и он написал бы научный трактат под названием «Три периода Австрийской культуры: первый — Австрия под славянским владычеством Франциска I, второй — Австрия под мадьярским владычеством Иосифа I, третий — Австрия под немецким владычеством Франца I».

В названиях, упоминаемых тремя летописями городов, он тоже легко бы спутался. Так, венгерская столица Буда–Пешт состоит из Пешта на правом берегу Дуная и Буды против него, который по–немецки называется Офен. Если у немецкого летописца Буда–Пешт назван бург–Офен, у венгерского — просто Буда, а у славянского — град Пест, то, восстановив один на его реальном месте, историк стал бы искать другие в других местах и из одного и того же взятия Будапешта после венгерского восстания сделал бы три: взятие града Песта Франциском I (еще до тех пор, как он стал боснийским властелином), взятие Буды Иосифом I при венгерской династии и, наконец, взятие Офена Францем I при немецкой династии. Относя этимологически и географически Буду в Венгрию, он стал бы искать и, при сильном желании, нашел бы Офен где–нибудь в немецких странах, например, приняв бы его за город Гоф в Баварии и т.д.