Черногорцы в России - Коллектив авторов

Заметив, что он останавливается только на том, что помнит, Джилас утверждал, что за начало конфликта 1948 г. «вина падает на советское руководство, в основном на Сталина». Он напомнил, что в Югославии, за исключением «малочисленной сталинской группки, которая не играла активной роли в политике, повсеместно считали, что это был конфликт между небольшой коммунистической страной и большой коммунистической страной». «Основную ошибку Сталина» Джилас видел в том, что он уравнял интересы «коммунистического движения со своими личными целями». По его мнению, Сталин «понимал мировой коммунизм как расширение советского влияния». Он отметил, что конфликт с Югославией возник как раз «в области, которую Сталин хотел контролировать – в области расширения советского государства, но не в смысле конституционно-правового государства, а в смысле контроля над своим народом и другими государствами». Помешало же этому то, что КПЮ вышла из войны и революции «настолько сильной, с сильным партийным аппаратом», что не могла подчиниться. Это и вызвало расхождение, заключавшееся в том, что идеологически связь с СССР была очень тесной, а в то же время организационно и политически югославы были «самостоятельным государственно-политическим организмом».

Оценка Джиласом действий советского лидера в 1948 г. оказала в последующем значительное влияние на развитие историографии. «Нападение Сталина на Югославию не оказалось его полным поражением, – утверждал он. – Оно стало поражением только в отношении Югославии, но в то же время в результате этого нападения Сталин взял под контроль все остальные восточноевропейские страны». «Я думаю, – указал Джилас, – что с самого начала Сталин поставил две цели. Первую – подчинить Югославию, а через Югославию всю Восточную Европу. Мы полагали, что он имел в голове и второй вариант: если не получится подчинить Югославию, то, по крайней мере, удастся подчинить Восточную Европу. И это ему удалось»110.

В самом конце выступления, уже во время ответов на вопросы остальных участников, отвечая на вопрос профессора Белградского университета, крупнейшего югославского историка Б. Петрановича, «был ли он фаворитом Сталина в 1948 г. в преддверии конфликта»111, Джилас высказал мнение, что советский вождь рассчитывал на него «в своих комбинациях»112.

Развивая этот тезис, Джилас напомнил о встрече и ужине у Сталина в январе 1948 г., на которые был приглашен он один из всех членов только что приехавшей в Москву югославской делегации. В этот раз его рассказ несколько отличался от того, что было изложено в «Беседах со Сталиным»113 в начале 1960-х гг.: «…в один из моментов наступило мрачное молчание. Словно нужно начать что-то новое и перейти к другой теме. Неожиданно я начал расхваливать Тито. Я хотел заранее отбросить всякое их сомнение и всякую комбинацию, в которую был бы вовлечен и я. Сталин смотрел на все это, не произнося ни слова. Сначала уставился на меня, а потом – на каждого из присутствующих по очереди. Тем самым разговор был закончен. Я верю в то, что Сталин знал о моей любви к нему, так как он был для меня символом коммунизма. Поэтому, несомненно, он думал, что мною будет легко манипулировать. Вот и все, что произошло на самом деле. Я не могу категорически заявить, что в комбинациях Сталина я был его фаворитом на место Тито, но некоторые сомнения на этот счет у меня существовали»114.

Записавший и изложивший эти слова Зечевич интерпретировал данное высказывание Джиласа исключительно по-журналистски – неточно, но хлестко: «В Москве во время работы круглого стола Джилас впервые открыл, что накануне разборок между Сталиным и Тито он был не только „принцем" Политбюро КПЮ, но и потенциальным фаворитом Сталина. По его словам, до 1948 г. преклонение перед Сталиным, которое он испытывал к советскому вождю, не мешало ему неограниченно доверять Тито»115.

Ответы Джиласа на остальные вопросы свидетельствовали, что он не испытывал злобы ни к Сталину, ни к Тито, стремясь к взвешенным характеристикам этих вождей. О Сталине он заметил: «И сейчас считаю, что как политик Сталин был весьма одарен. Он будил мысль и был убедителен. Он знал, как приспособиться к ситуации, чтобы неблагоприятные обстоятельства обратить в свою пользу. В этом отношении до некоторой степени равен ему был только Черчилль»116. Не менее лестная характеристика прозвучала и в адрес Тито. Джилас назвал его «талантливым политиком, который, в отличие от исчерпавших свои силы за шесть месяцев вождей французской революции, успешно прошел все фазы революции. Он был успешен и в дальнейшем». По его словам, Тито «однозначно был опытным, сильным политиком, с развитым чувством реализма. Я не встречал, – заметил Джилас, – другого такого человека, который бы столь ясно чувствовал, с какой стороны ему грозит опасность». Вместе с тем он заметил, что конфликт 1948 г., победа в котором считается «самой большой заслугой Тито, был ему навязан». В те годы у него не было намерения конфликтовать, повторил Джилас, подчеркнув, что конфликт навязал Сталин. Хотя он справедливо критиковал руководство КПЮ за «переполненность революционными иллюзиями». Сталин считал, что Югославия желает «занять приоритетную роль в международных связях Советского Союза и в отношениях коммунистических партий. Но таких идей у нас тогда не было», – вспоминал Джилас117.

Чосич писал: «Милован Джилас, самый значительный и самый решительный бунтовщик в Европе против сталинизма, его жертва, узник Тито, получил возможность говорить в Москве о Сталине и сталинизме, давать интервью московскому телевидению и журналистам печатных изданий. Все это стало для него возможным благодаря горбачевской "перестройке" и "гласности", в реформаторскую энергию которых, как и в изменение советского порядка, Джилас не верил. Если кто-то другой из югославских революционеров при жизни стал историческим победителем, то это – Милован Джилас. Он пережил крах идеологии и порядка, против которого восстал в 1948 г. и от которого пострадал в дальнейшем. Он – единственный югославский политик, идеи которого одержали победу»118.

И действительно, в этот приезд в Москву Джилас был объектом пристального внимания СМИ. Отвечая на вопрос корреспондента «Радио Югославии», вещавшей на СФРЮ на сербскохорватском языке, о его самом ярком впечатлении в этот приезд, он назвал посещение Красной площади.

О приезде Джиласа в Москву и участии в круглом столе кратко сообщили многие СМИ. К тому же в один из дней Джилас провел несколько часов в разговоре с политологом Амбарцумовым, одним из ярких разносторонних мыслителей и блестящих перьев последних лет советской эпохи. Беседа была опубликована в «Литературной газете» от 31 января 1990 г.119

Приезд Джиласа в Москву и его участие в дискуссии в редакции «ЛГ» означали и своего рода полную его реабилитацию в Советском Союзе. Публикация в ноябре 1989 г. в журнале «Слово» отрывка из эссе «Новый класс» была лишь предвестником появления его произведений на русском языке. Издатели предполагали, что читательская аудитория будет заинтересована увидеть его книги в СССР целиком. Еще в день проведения круглого стола в «ЛГ» представитель московского издательства «Прогресс» попытался договориться с Джиласом «о переводе и издании его автобиографических книг». Джилас ответил, что не видит к этому никаких препятствий120.

Уже в конце января в прессе с уверенностью сообщалось о скором появлении книг Джиласа в Москве. В публикации его беседы с Амбарцумовым в «Литературной газете» была помещена короткая справка о Джиласе. В перечне его наиболее «примечательных книг» («Новый класс» и «Беседы со Сталиным»), также указывалось, что он написал также биографию Тито и четырехтомную автобиографию, которая готовится к публикации в московском издательстве «Прогресс»121. В следующие месяцы литературно-публицистическое наследие Джиласа начало появляться и в изданиях радикально-демократического направления в советской журналистике: отрывки из его работ и интервью с ним появились в «Огоньке» и «Новом времени»122. В научных изданиях публиковались и аналитические эссе Джиласа, а также отклики на его выступление на круглом столе в «ЛГ» в январе 1990 г.123

Договоренность января 1990 г. о публикации произведений Джиласа в серии издательства «Прогресс» была выполнена лишь частично и с серьезной задержкой. 11 сентября 1990 г. Джилас закончил написание предисловия к русскому изданию сразу трех своих работ («Беседы со Сталиным», «Новый класс» и «Несовершенное общество»). Скорее всего, делалось это еще в рамках январской договоренности, анонсированной в «ЛГ». Но издания этих произведений и российским читателям, и самому автору пришлось ждать до 1992 г.

В это же время Джилас пишет еще одно предисловие для русского издания. На этот раз не для своего, а для книги, связанной с его «Новым классом» самым непосредственным образом. Русское издание книги М. Восленского «Номенклатура» было подписано к печати 24 июля 1991 г. и разошлось среди читателей в том же году, до августовского путча и распада СССР в конце того же года. В последних абзацах предисловия к этому, формально еще «советскому», изданию Джилас пишет: «Я хотел бы присоединиться к M. С. Восленскому, сказав: советская система не располагает никакими сколько-нибудь значительными или обнадеживающими внутренними способностями к подлинно радикальной реформе этой системы, а отсталость и коррупция неумолимо толкают ее к экспансии. Уже давно советская система перестала быть проблемой для критического политического мышления. Однако экспансионистские устремления отсталой и обнищавшей великой державы нельзя остановить ни разумными словами и добрыми намерениями, ни точным научным анализом, как бы ни было полезно и необходимо и то, и другое»124.