Сочинения русского периода. Стихи. Переводы. Переписка. Том 2 - Лев Гомолицкий

 «Строфы» мне очень по душе, и (м<ожет> б<ыть>, я не беспристрастен) мне кажется, что книжечка должна иметь успех. Во всяком случае, было бы несправедливо, если бы не имела. Если будут отзывы, напишите мне, что, где и как было.

 Передайте мой поклон Альфреду Людвиговичу. При случае напишите, как его здоровье.

Искренне, сердечно Ваш

           Л. Гомолицкий.

 «Вокруг “Скита”. Публикация О.М.Малевича», Ежегодник Рукописного отдела Пушкинского Дома на 1994 год (С.-Петербург: Академический проект, 1998), стр. 197-198; стр. 198 – комментарий. Открытка.

111. Гомолицкий – Бему

                                                                   7.VI.38

 Дорогой Альфред Людвигович,

 не знаю, как благодарить Вас за Вашу вечную память о нас. Статья Ваша о «Св<ященной> Л<ире>» не только «удовлетворяет», но кажется мне исключительно доброжелательной ко мне. Ведь в ней Вы в сущности мне одному оказываете такой неограниченный кредит[489]. Сейчас я погружен в писание «романа в стихах» – дела, меня крайне увлекшего своим размахом и заданной «простотой». Добиться без снижения возвращения в поэзии к действию и описанию; как ни странно – так, казалось бы, просто, а почти непреодолимая задача. На тысячи ладов подхожу к этой задаче; всё идет не сразу, как сырой материал. И что-то, какое-то строение, растет понемногу. С поправкой на свое бессилие, на свои особенности индивидуальные, нащупываю путь: на пользу идет, с одной стороны, «гротеск», с другой – «удельный вес темы». Не хочу выпускать незаконченных кусков. Когда общий план определится и «всё» будет написано, пришлю и буду ждать совета.

 Со страничкой лит<ературной> не получается потому, что никто ничего не прислал и из ничего нельзя было ничего сделать. Ведь нужны и статьи и беллетристика. Один Иваск откликнулся, но он посылает черновики статей в редакцию, в которых ничего нельзя понять. Если бы Вы сорганизовали бы помощь страничке хотя бы в одной Праге, уверен, что дело наладилось бы.

 О книге Вашей хочу дать заметку пространную, может быть статью. Сейчас только я перетрудился работой и нахожусь в каком-то состоянии изнеможения, а каждую свободную секунду – теперь как-то выходит по утрам еще в постели – пишу свой «роман». Но скоро станет свободней (хоть и заработок уменьшится). Тогда – первое дело на моей совести – статья о Достоевском.

 Жена благодарит Вас за память и просит передать привет.

 Почему замолчала Чегринцева? Не обиделась ли на меня за что?

Ваш сердечно

        Л. Гомолицкий.

1.  А. Бем, «Письма о литературе. “Священная Лира”», Меч, 1938, № 23, 12 июня, стр. 6; Альфред Людвигович Бем. Письма о литературе, стр. 321-324.

112. Гомолицкий – Бему

                                                                  9.VII.38

 Дорогой

     Альфред Людвигович,

 посылаю Вам свой Роман в стихах с большой просьбой помочь мне в работе над ним. Жду Ваших общих замечаний и самых необщих, вплоть до возможных ляпсусов и грам<матических> ошибок, которые, по ошибке раз сделанные, потом могут благополучно перейти и в печать. Писал я ведь в невероятных условиях, когда другой построил бы теорию невозможности писать. Работы по-прежнему меня одолевают, приходит жара и духота городская вдобавок, а уехать из В<аршавы> нельзя, держит работа. Чегринцева всё молчит – м<ожет> б<ыть>, огорченная (напрасно) критикой Парижской, досадует на меня – мол, я виноват в выпуске Строф. Я совершенно искренно считаю их интереснее многого, что теперь появляется в печати. С мнением же Ходасевича и Адамовича[490] я привык не считаться. Я Чегринцевой послал неделю тому назад остальных две порции ее книг (заказными посылками) и не знаю, получила ли она их.

 Жена просит передать Вам свой привет.

Сердечно Ваш

        Л. Гомолицкий.

 Проф. В. Клингер просил меня навести справку: кто-то теперь в польск<ой> печати (ИKC) поднял опять историю провокаторства Бжозовского, ссылаясь на Бурцева[491]. Профессор Клингер друг и защитник Бжозовского и давно еще полемизировал с Бурцевым[492]. Ему сейчас нужно ответить в печати[493], и он не знает, вызвана ли статья в ИKC какой-нибудь новой работой Бурцева или это еще отголоски его мемуаров. У нас в ред<акции> нет книг Бурцева, и я не могу дать ему этой справки. М<ожет> б<ыть>, Вы знаете что-нибудь?

113. Гомолицкий – Бему

                                                                          28.VII.38

  Дорогой Альфред Людвигович,

мне не хочется думать, что суд Ваш о моем «романе в стихах» был бы окончательным. Мне было бы крайне важно, чтобы Вы внимательно рассмотрели его. Мне нет к кому пойти за советом и сочувствием, а Вашим мнением я дорожу исключительно. Тут, при этом, мне хотелось бы поделиться с Вами всеми моими домыслами, которые приходили ко мне за этой работой. Уже 4 года меня мучила и нудила «монументальная» работа, но традиции-то у нас всех лирические, камерные – и вот в этой борьбе я находился всё время. Тут то же, что у миниатюристов палехских изографов, которые берутся за светские композиции и монументальные фрески (описательно-исторические). Только они сознательно стилизуют, а вот в поэзии: лирика – общий современный язык. Путь был единственный – через «лирическую» поэму. Но без сюжета такая поэма распалась бы в обычный камерный цикл. И вот я искал цемента – литературных реминисценций в Варшаве, легкого, едва намеченного сюжета в центральной части Эмигр<антской> поэмы, «героической» темы (преодоления бытия сознанием), дидактичности в Сотом вечности. Кроме того у меня всё время был страх пустоты – на «большом полотне» площади увеличенной миниатюры приходилось заполнять узором (интересно – у палешан совсем точно то же) – отсюда неизбежны стали речевые украшения, которые для меня сродственнее всего разрешились накоплением архаизмов. И вот меня ударила мысль – да ведь ближе же всего, счастливее всего – автобиографический роман. «Лирика» оправдана Я, мелочи узора – потоком движения романа = жизни, всё принимающего от художественного монтажа, толпы лиц, сплетения событий, соединения различнейших мыслей и до соединения различнейших жанров: сатиры, повествования, размышления, бытописания, истории, героики – чего хотите. И этим я увлекся, решив не прятать, обнажить такого построения схему. Отсюда в 3-й главе, как бы лишь намеченной, главки, давая намеки на продолжающееся действие, разрешают в отдельности каждая свою задачу жанра. Сам же бытовой сюжет умышленно хотелось затушевать, чтобы выделить поверхностную поточность «романа» – он прозрачно угадывается в глубине, под этою рябью. Что ж, всё ведь ясно – герой книжно-фантастический (тут еще не хватает главы с описанием среды друзей, ставящей всё на свое место в хронологии общерусской), вступающий в искус жизни, но сохраняющий (дописываемый сейчас конец) всё же подсознательно благость своей юности (последнюю главу первой редакции я выкинул, заменив новым резюмирующим концом). В бытовой части – революционное время и наше эмигрантское безбытие, в исторической – мальчики моей юности, лит<ературный> кружок наш «Домик в Коломне», Варшава. Неужели это всё настолько зашифровано, что остается вне сознания читателя!? Если бы я мог Вас затруднить такой работой, я очень просил бы Вас – пройтись пером по четырем главам романа, отметив пустоты и неточности, приняв мой план общий – не знаю, отвечает ли Вам он. Для меня это были бы ценнейшие указания. Самому мне кажется, что достиг геркулесовых столбов «понятности». Но самому мало что видно. Когда допишу недостающие части – вышлю их Вам. (Вопросы еще: возможно ли существование рядом двух вариантов первой главы (так и оставив их подзаголовки)? Не надо ли предисловием объяснить план и замысел работы (я боюсь предисловий)? Нужно ли расширить примечания (напр., объясняя главу «Домик в Коломне»)? У меня всегда страх примечаний.)

 Ответа Вашего буду ждать с нетерпением. От него зависит моя работа.

–––

 Гессен младший мне казался мальчиком глубоким. Он только странный. Странности его я объясняю отчасти его воспитанием, отчасти любовью к необычности, в возрасте его – обычной. В нашем быте, среднем между богемным и взрослым – для него (Гессена) было слишком много взрослости, для нас же он (Гессен) был слишком богемным: отсюда: несостоявшийся роман.

 Книжки я обязательно разыщу и пошлю через редакцию.

 Не могу скрывать от Вас, что Николаев – это я. Написав о Достоевском, я колебался подписать ее своей фамилией, чтобы не связывать Вас в Ваших высказываниях в газете обо мне, чтобы не получалось со стороны картины «дружественных» рецензий[494]. Подписи этой моей никто не знает, а я для разнообразия имен в газете часто к ней прибегаю. Николаев (сын) – так мечтал называться Толстой, уйдя из дома.