Собрание сочинений - Иосиф Бродский

* * *

Пора забыть верблюжий этот гам

и белый дом на улице Жуковской.

Анна Ахматова

Помнишь свалку вещей на железном стуле,то, как ты подпевала бездумному "во саду ли,в огороде", бренчавшему вечером за стеною;окно, завешанное выстиранной простынею?Непроходимость двора из-за сугробов, щели,куда задувало не хуже, чем в той пещере,преграждали доступ царям, пастухам, животным,оставляя нас греться теплом животнымда армейской шинелью. Что напевала вьюгапереходящим за полночь в сны друг друга,ни пружиной не скрипнув, ни половицей,неповторимо ни голосом наяву, ни птицей,прилетевшей из Ялты. Настоящее пламяпожирало внутренности игрушечного аэропланаи центральный орган державы плоской,где китайская грамота смешана с речью польской.Не отдернуть руки, не избежать ожога,измеряя градус угла чужогов геометрии бедных, чей треугольник кратныйувенчан пыльной слезой стоваттной.Знаешь, когда зима тревожит бор Красноносом,когда торжество крестьянина под вопросом,сказуемое, ведомое подлежащим,уходит в прошедшее время, жертвуя настоящим,от грамматики новой на сердце прячаокончание шепота, крика, плача.

<1978>

Строфы

М. Б.

I

Наподобье стакана,оставившего печатьна скатерти океана,которого не перекричать,светило ушло в другоеполушарие, гдеоставляют в покоетолько рыбу в воде.

II

Вечером, дорогая,здесь тепло. Тишинамолчанием попугаябуквально завершена.Луна в кусты чистотелальет свое молоко:неприкосновенность тела,зашедшая далеко.

III

Дорогая, что толкупререкаться, вникатьв случившееся. Иголкубольше не отыскатьв человеческом сене.Впору вскочить, разятень; либо – вместе со всемипередвигать ферзя.

IV

Все, что мы звали личным,что копили, греша,время, считая лишним,как прибой с голыша,стачивает – то лаской,то посредством резца -чтобы кончить цикладскойвещью без черт лица.

V

Ах, чем меньше поверхность,тем надежда скромнейна безупречную верностьпо отношению к ней.Может, вообще пропажатела из виду естьсо стороны пейзажадальнозоркости месть.

VI

Только пространство корыстьв тычущем вдаль перстеможет найти. И скоростьсвета есть в пустоте.Так и портится зренье:чем ты дальше проник;больше, чем от стареньяили чтения книг.

VII

Так же действует плотностьтьмы. Ибо в смысле тьмыу вертикали плоскостьсильно берет взаймы.Человек – только авторсжатого кулака,как сказал авиатор,уходя в облака.

VIII

Чем безнадежней, тем как-топроще. Уже не ждешьзанавеса, антракта,как пылкая молодежь.Свет на сцене, в кулисахмеркнет. Выходишь прочьв рукоплесканье листьев,в американскую ночь.

IX

Жизнь есть товар на вынос:торса, пениса, лба.И географии примеськ времени есть судьба.Нехотя, из-под палкипризнаешь эту власть,подчиняешься Парке,обожающей прясть.

X

Жухлая незабудкамозга кривит мой рот.Как тридцать третья буква,я пячусь всю жизнь вперед.Знаешь, все, кто далече,по ком голосит тоска -жертвы законов речи,запятых языка.

XI

Дорогая, несчастныхнет! нет мертвых, живых.Все – только пир согласныхна их ножках кривых.Видно, сильно превысилсвою роль свинопас,чей нетронутый бисерпереживет всех нас.

XII

Право, чем гуще россыпьчерного на листе,тем безразличней особьк прошлому, к пустотев будущем. Их соседство,мало проча добра,лишь ускоряет бегствопо бумаге пера.

XIII

Ты не услышишь ответа,если спросишь «куда»,так как стороны светасводятся к царству льда.У языка есть полюс,север, где снег сквозитсквозь Эльзевир; где голосфлага не водрузит.

XIV

Бедность сих строк – от жаждычто-то спрятать, сберечь;обернуться. Но дваждыв ту же постель не лечь.Даже если прислугатам не сменит белье.Здесь – не Сатурн, и с кругане соскочить в нее.

XV

С той дурной карусели,что воспел Гесиод,сходят не там, где сели,но где ночь застает.Сколько глаза ни колешьтьмой – расчетом благимповторимо всего лишьслово: словом другим.

XVI

Так барашка на вертелнижут, разводят жар.Я, как мог, обессмертилто, что не удержал.Ты, как могла, простилавсе, что я натворил.В общем, песня сатиравторит шелесту крыл.

XVII

Дорогая, мы квиты.Больше: друг к другу мыточно оспа привитысреди общей чумы.Лишь объекту злоречьявместе с шансом в пятноуменьшаться, предплечьев утешенье дано.

XVIII

Ах, за щедрость пророчеств -дней грядущих шантаж -как за бич наших отчеств,память, много не дашь.Им присуща, как аистсвертку, приторность кривд.Но мы живы, покаместесть прощенье и шрифт.

XIX

Эти вещи сольютсяв свое время в глазуу воззрившихся с блюдцана пестроту внизу.Полагаю, и вправдухорошо, что мы врозь -чтобы взгляд астронавтунапрягать не пришлось.

XX

Вынь, дружок, из кивоталик Пречистой Жены.Вставь семейное фото -вид планеты с луны.Снять нас вместе мордатыйне сподобился друг,проморгал соглядатай;в общем, всем недосуг.

XXI

Неуместней, чем ящерв филармонии, виднас вдвоем в настоящем.Тем верней удивитобитателей завтраразведенная смесьсильных чувств динозавраи кириллицы смесь.

XXII [72]

Все кончается скукой,а не горечью. Ноэто новой наукойплохо освещено.Знавший истину стоик -стоик только на треть.Пыль садится на столик,и ее не стереть.

XXII

Эти строчки по сутиболтовня старика.В нашем возрасте судьиудлиняют срока.Иванову. Петрову.Своей хрупкой кости.Но свободному словуне с кем счеты свести.

XXIII

Так мы лампочку тушим,чтоб сшибить табурет.Разговор о грядущем -тот же старческий бред.Лучше все, дорогая,доводить до конца,темноте помогаямускулами лица.

XXIV

Вот конец перспективынашей. Жаль, не длинней.Дальше – дивные дивывремени, лишних дней,скачек к финишу в шорахгородов, и т. п.;лишних слов, из которыхни одно о тебе.

XXV

Около океана,летней ночью. Жаракак чужая рука натемени. Кожура,снятая с апельсина,жухнет. И свой обряд,как жрецы Элевсина,мухи над ней творят.

XXVI

Облокотясь на локоть,я слушаю шорох лип.Это хуже, чем грохоти знаменитый всхлип.Это хуже, чем детямсделанное «бо-бо».Потому что за этимне следует ничего.

1978

Шведская музыка

К. Х.

Когда снег заметает море и скрип сосныоставляет в воздухе след глубже, чем санный полоз,до какой синевы могут дойти глаза? до какой тишиныможет упасть безучастный голос?Пропадая без вести из виду, мир вовнесводит счеты с лицом, как с заложником Мамелюка....так моллюск фосфоресцирует на океанском дне,так молчанье в себя вбирает всю скорость звука,так довольно спички, чтобы разжечь плиту,так стенные часы, сердцебиенью вторя,остановившись по эту, продолжают идти по тусторону моря.

1975

* * *

Я входил вместо дикого зверя в клетку,выжигал свой срок и кликуху гвоздем в бараке,жил у моря, играл в рулетку,обедал черт знает с кем во фраке.С высоты ледника я озирал полмира,трижды тонул, дважды бывал распорот.Бросил страну, что меня вскормила.Из забывших меня можно составить город.Я слонялся в степях, помнящих вопли гунна,надевал на себя что сызнова входит в моду,сеял рожь, покрывал черной толью гумнаи не пил только сухую воду.Я впустил в свои сны вороненый зрачок конвоя,жрал хлеб изгнанья, не оставляя корок.Позволял своим связкам все звуки, помимо воя;перешел на шепот. Теперь мне сорок.Что сказать мне о жизни? Что оказалась длинной.Только с горем я чувствую солидарность.Но пока мне рот не забили глиной,из него раздаваться будет лишь благодарность.

24 мая 1980

* * *