Геносказка - Константин Соловьев

Цверги нуждались в питательных веществах, как и любые живые существа. Но их метаболизм, созданный, несомненно, гением, умел обходиться самым минимумом полезных соединений, необычайно экономно расходуя ресурсы. Мышцы у цвергов были тонкими, но при этом невероятно прочными, точно стальные канаты, — это позволяло экономить кислород и калории. Температура тела была ниже человеческой в два раза. Обильный меховой покров позволял не испарять лишней жидкости, а особые железы печени синтезировали коллаген, что позволяло цвергам не испытывать нужды в витамине С и в то же время не болеть цингой. Они были способны всю жизнь питаться насекомыми, земляными червями, грызунами и даже плесенью.

В своем роде цверги были идеальным творением. Не столь красивым, как человек, не столь умным, не столь разносторонним, но все же — идеальным. Это было гениальное в своей лаконичности подобие человека, выполненное человеческими же руками. Цверги не отличались большим умом, их нервной системы хватало лишь на распознавание нескольких десятков слов и выполнение нехитрых операций, требующих больше силы и сноровки, чем высокого интеллекта. Не способны они были и к языку, между собой общаясь на примитивном ухающем наречии, в котором смысл определялся не словами, а интонациями. Однако из цвергов получались отличные слуги, нетребовательные и неприхотливые. Работая в качестве грузчиков, землекопов, посыльных и каменщиков, цверги оказались необычайно полезны. Впрочем, этих времен Гензель не помнил, как не помнил, наверно, и его прадед.

Если моряки правы и с тонущего корабля первыми бегут крысы, то человечеству, судя по всему, осталось недолго, прежде чем оно погрузится в пучину генетического водоворота, из которого уже не всплывет. Потому что цверги стали бежать. Они бежали из городов, из шахт, из тюрем и канализаций. Отовсюду, где прежде приносили пользу человеку. Они бежали по одному и целыми сотнями. Под покровом ночи и ярким днем. Поговаривали, у них вскрылся генетический дефект, который заставлял их бежать от цивилизации. Что-то вроде вируса бешенства, который делает заболевшее существо отчужденным и ищущим уединения. И еще — смертельно опасным.

Парой лет раньше, когда они с Гретель путешествовали по Сильдавии, Гензелю приходилось видеть, к чему обыкновенно приводят встречи цверга и человека. В тамошних краях цвергов еще оставалось довольно много. Днем укрываясь в катакомбах и подземных убежищах, ночью они выбирались на поверхность. Караулили дороги, врывались в дома на отшибе, ждали одиноких путников.

Единственное, что оставалось от человека после нападения цвергов, — несколько окровавленных лохмотьев одежды. Иногда — брошенные в спешке фаланги пальцев, откушенные с такой легкостью, точно их отмахнули тяжелым мясницким ножом. Или обрывок уха, застрявший меж половиц. Иногда цверги проявляли несвойственный им юмор, что доказывало их отдаленное родство с человеком. Однажды они растерзали скорняка с подмастерьем, которые спешили к городу на повозке, запряженной парой лошадей, но не поспели до темноты. Сильдавийских стражников трудно было удивить подобным, но в тот раз они не скрывали озадаченности.

Лошади были бесхитростно убиты на месте — перерезаны шеи, животы вспороты, — а вот люди, чьи тела обнаружились неподалеку, оказались обезглавлены, причем голов поблизости не обнаружилось. Это было странно. Обычно цверги не брезговали человеческими останками. Загадка разъяснилась несколькими часами позже, когда поодаль кто-то из стражников обнаружил целую груду лошадиной требухи. Только тогда догадались хорошенько рассмотреть мертвых лошадей и в их освежеванных тушах обнаружили пропавшие человеческие головы. Это никак не обосновывалось инстинктами цвергов, не было это и ритуалом — жители подземелий не знали религии. Оставалось предположить, что это было проявлением рудиментарного чувства юмора.

Люди брали свое, когда удавалось изловить живого цверга, обычно раненого или отбившегося от своей стаи. Тогда в городе начиналось оживление сродни тому, что случалось в дни церковных праздников или ярмарочных представлений. В городах победнее ограничивались старой плахой, которую палач, тужась, выкатывал из чулана и водружал на рыночной площади. В городах побогаче иногда сколачивали целый помост, украшенный всем богатством, что можно было найти в местной каталажке: жаровнями, тисками, медными чанами с кипящим маслом, дыбами…

Живучесть цвергов позволяла продлить представление на несколько часов, а в иных случаях и дней. Они умирали медленно, неохотно, заложенная в их генетическую суть жажда жизни заставляла подземных уродцев до последнего переносить мучения, даже тогда, когда от тела мало что оставалось.

Гензель предполагал, что встреча со стаей цвергов не станет для них с Гретель приятным сюрпризом. Поэтому он ни на миг не терял бдительности. Заряженный мушкет со взведенными курками постоянно был перекинут через плечо. Откуда бы ни выскочил цверг, он получит залп картечи в грудь еще прежде, чем успеет открыть пасть. Конечно, цверги превосходно умели маскироваться, но и Гензель не считал себя новичком в этой науке. На узких горных тропах он укладывал хитроумные метки, которые постоянно проверял. Но за все время ни одна нога не сдвинула их. Целыми оставались и тончайшие нити, которые он завязывал между валунами.

Каждую ночь в течение нескольких часов Гензель незаметно обходил разбитый походный шатер, в котором спала Гретель, но ни разу ему не пришлось взять мушкет в руки. Если в этих горах и водились цверги, они не спешили обратить свое внимание на двух странных путников.

Охота на призраков — вот что это было. И с каждым последующим днем Гензелю все больше казалось, что они с Гретель сами становятся призраками. Сил у обоих оставалось все меньше, движения становились медленными и экономными, глаза запали. Ни дать ни взять — сущие призраки.

— Может, они давно убрались отсюда! — с раздражением пробормотал он на двадцать шестой день поисков, пробираясь в походный шатер и срывая с себя прохудившиеся ботинки. В палатке царил постоянный холод — уголь они с Гретель экономили как могли, — но разбитые и ноющие ступни причиняли еще больше мучений. За неполный месяц, в течение которого он бродил по горам, даже его крепкие ноги начали постепенно сдавать. Слишком большие нагрузки. Слишком большие затраты калорий. Слишком неопределенная цель.

— Надо продолжать, — без всяких эмоций сказала Гретель, поднимая лицо от реагентов.

Даже в крошечном шатре она нашла угол, где можно было установить свою крохотную лабораторию. Гензель поначалу жаловался — от всех этих склянок и горелок разило отнюдь не нектаром, а вентиляция в шатре почти отсутствовала. Но со временем смирился. У них были заботы поважнее неприятных запахов. В шатер он, как правило, забирался уже глубокой ночью и спал без задних ног.