Цена крови - Брейсвелл Патриция

Ее дед умер от руки старого врага, чьи темные замыслы он так и не сумел разгадать. Из этой печальной истории можно извлечь два урока: всегда знай намерения врага и никогда не отдавай свою жизнь в его руки.

Отправляясь на встречу с Торкеллом, не игнорирует ли она эти уроки, за которые ее дед заплатил своей жизнью?

Они дошли до оседланных лошадей, и грум помог ей сесть верхом; Идрик продолжал протестовать, но она не обращала на него внимания, поскольку мысли ее все еще были заняты трагической судьбой деда. Она взглянула на Эдварда. Он был высок для восьмилетнего мальчика и в седле со своим кинжалом, висевшим в ножнах у него на поясе, выглядел настоящим молодым воином. На нем была простая шерстяная туника и такая же простая мантия, как земля и небо отличавшиеся, слава богу, от того роскошного одеяния, которое выбирала для него Эдит, до сих пор находившаяся в Виндзоре вместе с королем. Несмотря на скромный наряд, по нему было видно, что он прекрасно знает, что является этелингом и имеет право присутствовать на этой важной встрече.

Несмотря на это, она, помня о своем деде, испытывала большое искушение приказать ему остаться.

Эдвард ответил на ее взгляд лишь важным кивком, словно напоминая ей о том громадном проливе, который разделял их теперь. Она могла только догадываться, насколько он еще больше увеличился бы, если бы она запретила ему сопровождать ее. Он был сыном короля, и обращение с ним как с маленьким ребенком возмутило бы его. На его месте она чувствовала бы то же самое, поэтому и не сказала ему ни слова насчет того, чтобы он не ехал с ними.

«К тому же, – уверяла она себя, отвечая на его кивок, – этот разговор может быть связан только с Эльфехом». Нет тут никаких темных замыслов, нет оружия, нет и опасности.

Когда они подъехали к церкви Всех Святых, оказалось, что перед ней уже собралась небольшая толпа. Было воскресенье, и, как догадывалась Эмма, люди удивлялись, почему вооруженные стражники взяли в кольцо их маленькую каменную церквушку, мешая им поклоняться Всевышнему.

– Сколько их там внутри? – спросил Идрик одного из стражников у дверей.

– Всего шестеро, милорд, – последовал ответ. – Мы поместили внутрь вдвое больше наших людей и следим за ними.

– Вы отобрали у них оружие? – спросил он.

– Да, милорд. – Стражник большим пальцем показал в сторону лежащей у входа кучи ножей и мечей и даже одной зазубренной секиры, стоявшей прислоненной к стене церкви. Он открыл было рот, чтобы добавить что-то еще, но потом, видимо, передумал и, сжав губы, отступил в сторону.

Эмма не видела смысла заполнять тесное помещение еще большим количеством людей и поэтому приказала своей страже оставаться снаружи. Затем она последовала в церковь за Идриком, который сейчас тоже снял свой меч; в нескольких шагах позади нее шли Уаймарк и Эдвард.

Внутри царил полумрак, и, пока Идрик остановился, чтобы поговорить с одним из своих воинов, выстроившихся вдоль стен по обе стороны двери, Эмма воспользовалась этой паузой, чтобы дать глазам привыкнуть к тусклому освещению.

В дальнем конце церкви она заметила сгрудившихся возле высокого окна датчан, отделенных от англичан длиной нефа. Они были одеты в кольчуги, выдававшие в них воинов. Какое бы дело ни привело их сюда, они заметно нервничали. Она чувствовала беспокойство в их суетливых движениях, от которых трущиеся друг о друга металлические кольца доспехов издавали тихий шелест.

Она также услышала бормотание еще одного человека и, проследив, откуда оно исходит, заметила священника, стоящего на коленях перед алтарем. Он располагался лицом к нефу и читал молитвы над чем-то, что лежало на полу перед ним.

Когда она поняла, что лежит на каменных плитах перед ступенями алтаря, она вдруг испугалась. Потому что когда-то это было алтарным покрывалом. Она знала это наверняка, потому что своими руками вышивала золотом кресты по его краям и своими же руками преподносила его архиепископу Кентерберийскому – как дар королевской семьи. Теперь же покрывало это превратилось в саван, и, наклонившись, она приподняла его угол с пугающей, ненавистной ей самой уверенностью, зная, что найдет под ним.

То, что она увидела, заставило ее зажать рот руками, чтобы сдержать крик ужаса, рвавшийся из ее груди. Она понимала, что это должен быть Эльфех, хотя его лицо было так изуродовано, что она едва узнавала его. Одна половина его головы представляла собой сплошное месиво размозженного черепа и окровавленной плоти, тогда как вторая была вся изранена. Кто-то протер ему лицо и подвязал челюсть лентой оторванной ткани, чтобы рот закрылся, но не было никаких сомнений в том, что он принял жестокую и мучительную смерть.

Она оторвала глаза от тела Эльфеха, чтобы взглянуть на датского предводителя – громадного мужчину с уродливым шрамом через всю щеку и головой, выбритой наголо, за исключением длинного хвоста волос, свисавшего ему на спину. Он настороженно посматривал на нее из-под густых черных бровей.

И не напрасно. Кровь Эльфеха возопила о мщении, и все подталкивало ее к тому, чтобы устроить резню прямо здесь, в святом доме, перед глазами Господа. И все же она не могла этого сделать, поскольку на ней лежала ответственность королевы, а эти люди пришли сюда без оружия и во время перемирия.

– Я уважила вашу просьбу о разговоре, – сказала она голосом, который срывался, несмотря на все ее усилия контролировать его, – но не рассчитывала увидеть здесь демонстрацию такого подлого предательства, как это.

Массивный мужчина сделал шаг в ее сторону, и она невольно напряглась, инстинктивно готовясь отразить нападение. Позади нее послышалось какое-то движение – видимо, это Идрик хватался за меч, которого у него не было.

Но Торкелл опустился перед ней на одно колено, и его примеру последовали все остальные его спутники.

– С моей стороны не было предательства, миледи, – сказал он, с запинкой подбирая английские слова. – Я пытался спасти его! – Он взял в руку серебряный крест, который висел у него на кожаном шнурке, надетом на шею, и ей вдруг пришло в голову, что этот крест, как и покрывало Эльфеха, мог быть одним из трофеев, взятых в Кентербери. – Я клянусь вам, – сказал он, глядя ей в глаза спокойным уверенным взглядом, – клянусь, что предлагал все свое серебро, чтобы спасти его. Но они хотели крови! Я не мог остановить их!

– Но это же ваши люди! – крикнула она. – И вы командуете ими! А теперь вы хотите, чтоб я поверила, будто…

– Нет, не мои! Это были люди моего брата и к тому же язычники. – Лицо его потемнело от гнева, и он заговорил сбивчиво. А речь его превратилась в смесь датских и исковерканных английских слов. – После смерти Хемминга они не подчинялись никому. Они были до потери рассудка пьяны от вина и жажды крови, все взывали к своим богам, чтобы они послали им попутный ветер. – Он скривился. – А ваш священник стал их пожертвованием.

Он произнес норвежское слово blot, обозначающее кровавое жертвоприношение богам, словно выплюнул его, – казалось, что ему противно осквернять свой язык, произнося его.

Она на время просто потеряла дар речи и погрузилась в молчание, пытаясь представить себе, что пришлось вынести Эльфеху от рук своих мучителей. Ей не хотелось принять тот факт, что этот человек непричастен к этому. Она не хотела верить ему и чувствовала потребность кого-то обвинить и наказать. Но в его защиту она вдруг вспомнила слова Эльфеха, сказанные им в Глостере, причем так отчетливо, как будто он прошептал ей их на ухо.

Норвежцы и датчане с кораблей викингов не любят друг друга.

А вслед за этим ей вспомнилось и то, как Эльфех характеризовал вражескую армию в Кентербери.

Это безумное чудовище без мозгов и без сердца.

Идрик, который, должно быть, слышал все, что сказал Торкелл, – хотя, возможно, и не все понял, – сказал ей на ухо:

– Это правда, что его не было среди тех людей, с которыми мы договаривались в Кентербери. Но не забывайте, что он искусный лжец.

Эмма помнила все, что Идрик сказал ей о Торкелле: лживый, коварный, жадный. Однако то же самое она могла сказать и о самом Идрике, так что просто не могла решить, кому верить.