Бродский: Русский поэт - Владимир Бондаренко

Он был консерватором и в жизни, и в литературе, ненавидевшим всяческий авангард Приговых и Рубинштейнов. Для любого консерватора Венеция — это законченное совершенное произведение, которое, к счастью, никто не стремится модернизировать. Сегодня принято отрицать всё, что любил сам Иосиф Бродский.

К примеру, журналист Юрий Лепский в своей в целом неплохой книге «В поисках Бродского» охотно повторяет либеральные байки о том, что любовь Бродского к Марине Басмановой закончилась рано и инициалы над стихами «М. Б.» были всего лишь графическим символом, неким иероглифом. Люди, знающие Иосифа и Марину, посмеиваются над этим бредом, но нежелание многих видеть в М. Б. его Беатриче, его Лауру часто выпирает наружу.

Может, это неисцелимое однолюбство его и погубило?

Мистика всегда сопровождала Иосифа Бродского. Спрашивается: зачем он с друзьями отправился осматривать Остров мертвых? Выискивал себе место для похорон? Но до смерти было еще достаточно времени… «Ночь была холодная, лунная, тихая. В гондоле нас было пятеро, включая ее владельца, местного инженера, который и греб вместе со своей подругой. Мы виляли и петляли, как угорь, по молчаливому городу, нависшему над нами, пещеристому и пустому, похожему в этот поздний час на широкий, более или менее прямоугольный коралловый риф или на анфиладу необитаемых гротов. Это было необычное ощущение: двигаться по тому, поверх чего привык смотреть, — по каналам; как будто прибавилось еще одно измерение. Наконец, мы выскользнули в Лагуну и взяли курс к Острову мертвых, к Сан-Микеле. Луна, исключительно высокая, словно какое-то умопомрачительно высокое „си“, перечеркнутая нотной линейкой облака, почти не освещала водную гладь, и гондола шла абсолютно беззвучно. Было что-то явно эротическое в беззвучном и бесследном ходе ее упругого тела по воде — похожем на скольжение руки по гладкой коже того, кого любишь.

Эротическое — из-за отсутствия последствий, из-за бесконечности и почти полной неподвижности кожи, из-за абстрактности ласки. Из-за нас гондола, наверно, стала чуть тяжелее, и вода на миг раздавалась под нами лишь затем, чтобы сразу сомкнуться. И потом, движимая мужчиной и женщиной, гондола не была даже мужественной. В сущности, речь шла об эротизме не полов, а стихий, об идеальном союзе их одинаково лакированных поверхностей…»

Даже на кладбище он думал скорее об эротизме, чем о своих похоронах. Но выбор как бы уже был сделан. Впрочем, то же самое можно сказать и о его мистической встрече с вдовой Эзры Паунда Ольгой Радж, неоднократное упоминание об этой встрече в его эссе. Он как бы заранее налаживал связь со своими соседями по кладбищу Сан-Микеле. Может быть, он и правда высказал Марии пожелание быть похороненным в Венеции. А может, это была только ее воля — ухаживать за могилой, расположенной на ее родине, было удобнее. К тому же отдавать тело в Петербург — значило отдавать навсегда Иосифа сопернице Марине Басмановой. Я не думаю, что Мария так уж жаждала с ней познакомиться.

За Мариной остались знаменитые любовные стихи поэта к «М. Б.», за Марией — могила в Венеции. Мария очаровательна и в поведении, и в своем старорусском правильном языке, и в манере общения. По своей юности помню, так вели себя русские дворяне, с которыми мне доводилось общаться. О Бродском говорила, что он был рад даже одной удачной строчке у посетившего его поэта и потому так охотно писал предисловия к их стихам. Он жаждал общения с русскими поэтами, ему его не хватало. Она знает одно: у него никогда не было ненависти и нелюбви к России. Мария обещала ему, что никогда не будет давать интервью и писать мемуаров. Ее искренне радует, что поэзию Бродского не забывают и на могилу приходит много русских.

В гостях у нее мы оказались на другой день после поездки на остров Сан-Микеле. Рано утром на площади Сан-Лука, где находится железнодорожный вокзал, сели на поезд Венеция — Милан и через три часа оказались, как на другой планете, в промышленном центре Италии. Здесь и встретились с вдовой Бродского — изумительной, изящной и очаровательной женщиной. Прелестная русская женщина, и какая древняя порода в ней видна…

Не так давно Станислав Куняев в своей статье о стихах Иосифа Бродского и Николая Рубцова обмолвился — мол, в отличие от Рубцова, Бродский был похоронен «на шикарном кладбище». Как-то неудобно мерить поэтов не стихами, а кладбищами, и к тому же Куняев, не бывавший никогда на могиле Бродского, явно ошибся. Я был и на могиле Рубцова с замечательным надгробием Вячеслава Клыкова, и на могиле Бродского. Даже сами могилы в чем-то схожи: предельно скромные и всегда в цветах. Станислав, не знавший подробностей, явно попал впросак. Вот взял бы и пробил со всем своим влиянием захоронение Рубцова в лучшем месте, рядом с могилой другого великого русского поэта, Батюшкова. У Иосифа же сама судьба решила все вопросы — в том числе и соседство с другим великим поэтом.

Когда вдова поэта решила его похоронить в Венеции на Острове мертвых кладбища Сан-Микеле, встал вопрос, где конкретно. Католики и сейчас куда большие консерваторы, нежели православные. На католическое кладбище некатолику никогда не попасть, будь он трижды лауреатом Нобелевской премии. Католики на Сан-Микеле занимают господствующее положение. На православном греческом кладбище — Игорь Стравинский, Сергей Дягилев; евреи — на еврейском. Насколько я знаю, Бродский еще при жизни, как вспоминает Илья Кутик, купил себе место на ужасном нью-йоркском кладбище. Предчувствовал скорую смерть. Написал всем друзьям письма, где просил до 2020 года ничего не рассказывать о его личной жизни. Кроме его жены Марии и его возлюбленной Марины больше никто не выполнил его просьбу.

Предчувствие смерти заметно и в стихах последних лет:

вечером я стою, вбираясильно скукожившейся резинойлегких чистый осеннее-зимний,розовый от черепичных кровельместный воздух, которым вдовольне надышишься, особенно напоследок!

Когда его решили перезахоронить в Сан-Микеле, гроб из Америки доставили на самолете. На Остров мертвых тело из Венеции довезли на гондолах. Точно так же, как относительно недавно он сам добирался до этого острова. Мне рассказывали, что вначале Бродского хотели похоронить на православном кладбище, между Дягилевым и Стравинским. Но русская церковь в Венеции не дала согласия, так как не было предоставлено никаких доказательств, что поэт был православным. Лишь на евангелическом участке пускают хоронить всех инаковерующих: это бывшее «позорное кладбище», где хоронили актеров, самоубийц, коммунистов и прочих сомнительных личностей. Итальянцы и в наши дни не проявляют политкорректности, хотя «позорным» кладбище из вежливости уже не называют.