Прах к праху - Элизабет Джордж

— Ты прекрасно знаешь, кто это. Ты дождешься, бабуля. Запирайся хорошенько. Дождешься…

Звонивший дал отбой. Я положила трубку. Вытерла руку о джинсы и уставилась на телефон. Должно быть, женщина была пьяна. Ей, видимо, требовалось сорвать на ком-то злость. Должно быть, она… Я не знала. Меня, неизвестно почему, сотрясала дрожь. Мне было нечего тревожиться. Или так мне казалось.

Может, все же позвонить Максу? Вернуться на баржу, приехать сюда в другой раз. Потому что ясно, мать с Кеннетом уехали на всю ночь, а может, на две или на три. Придется приехать снова.

Но когда, когда? Сколько у меня осталось недель до того дня, когда инвалидное кресло станет необходимым атрибутом моей жизни на барже? А до этого сколько еще выдастся мне возможностей заявить, когда Крис снова соберется на акцию, что я договорилась с матерью о встрече наедине? Из моего плана ничего не вышло. Безумие думать, будто мне удастся провести Криса еще раз.

Я вздохнула. Если план А не срабатывает, стоит попытать план Б. Рядом с дверью в столовую стоял изящный письменный стол матери. Там должны быть бумага и ручки. Напишу ей письмо. Конечно, оно не произведет такого эффекта неожиданности, но тут уж ничего не поделаешь.

Я нашла, что искала и села за письмо. Я устала, пальцы не желали слушаться. После нескольких абзацев я остановилась, чтобы передохнуть. Я исписала четыре страницы, после чего дала отдых пальцам, а затем глазам и голове, которую я опустила на наклонную поверхность письменного стола. Пять минут, подумала я. Посплю пять минут и продолжу.

Мне приснился сон, в котором я прятала от матери котят, потом я очутилась в спальне матери, там появился Ричи Брюстер, игравший на своем саксофоне и со змеей на плечах. Змея сползла по его груди и забралась под покрывало. Ричи улыбался и указывал на кровать саксофоном, но я боялась змеи и боялась, что скажет мать, когда войдет и увидит нас на своей кровати, но я все равно легла, и когда сделала все, что просил Ричи, он захохотал и превратился в моего отца. Отец улыбнулся и открыл рот, из него выползла змея. Я вскрикнула и проснулась.

Мое лицо было в испарине. Рот открылся, пока я спала, и слюна запачкала незаконченную страницу. Слава богу, подумала я, что от снов можно пробудиться. Слава богу, что на самом деле сны ничего не означают. Слава богу… и тогда я услышала его.

Я вовсе не сама проснулась. Меня разбудил шум. Где-то внизу скрипнула, закрываясь, садовая калитка.

Телефонный звонок, вспомнила я. Поэтому не подала голоса, хотя мое сердце забилось быстрее. На лестнице, ведущей из кухни, раздались шаги. Я услышала, как в конце коридора открылась дверь. Закрылась. Снова шаги. Пауза. Затем человек пошел быстрее.

Телефонный звонок, подумала я. О господи, о господи. Я посмотрела на телефон и попыталась заставить себя одним прыжком пересечь комнату, чтобы набрать три девятки и, заорав во всю глотку, вызвать полицию. Но я не могла двинуться. Я никогда еще с такой ясностью не сознавала, что означает настоящее и что обещает будущее.

Глава 24

Закончив свою встречу с суперинтендантом Уэбберли, Линли собрал папки и газеты за три дня. Все печатные издания открывались материалом о прыжке Джимми Купера в Темзу во вторник вечером. Далее следовали сообщения о его задержании в среду утром — прямо на занятиях, на фотографии он, понурясь, шел между двух констеблей в форме. В четверг заголовки возвещали, что против сына Кеннета Флеминга будет выдвинуто обвинение в убийстве. Весь тон статей подразумевал одно; дело закрыто и передано в суд. На большее Линли и не рассчитывал.

— Вы уверены, что показания этой Уайтлоу подтверждаются? — спросил его Узбберли.

— По всем пунктам. И с самого начала. Уэбберли выбрался из кресла.

— Ты много просишь, Томми.

—Это наша единственная надежда, сэр. За последние три дня моя группа проверила все до мельчайшей улики и все показания. Мы с Хейверс дважды съездили в Кент. Встретились с МеЙдстоунскими криминалистами. Поговорили со всеми соседями окрест. Прочесали сад и сам коттедж. Посетили все Спрингбурны, суя нос во все дыры. И не нашли ничего сверх того, что уже знали. Насколько я могу судить, остался только один путь, по нему мы и следуем.

Уэбберли кивнул, но, судя по его виду, остался не слишком доволен ответом Линли.

— Хильер рвет и мечет, — задумчиво произнес он.

— Неудивительно. Я близко подпустил прессу. Нарушил установленную процедуру. Ему это не понравилось бы ни при каких обстоятельствах.

— Он созвал совещание. Мне удалось перенести его на середину дня понедельника.

— Хорошо, — сказал Линли. — Спасибо, что не даете ему перебежать мне дорогу. Это, видимо, нелегко.

— Надолго моих уловок не хватит. А уж тем более после понедельника.

— Не думаю, что вам это потребуется. Уэбберли поднял бровь.

— Так уверены, да?

Линли сунул под мышку папки и газеты.

— Только не теперь, когда у меня всего-то один неотслеженный телефонный разговор. На этом я не могу построить дело.

— Тогда нажмите на нее.

Из общей свалки на своем столе Уэбберли выудил отчет о другом деле, кивнул Линли.

Тот вернулся в свой кабинет, где освободился от папок, но оставил газеты. По пути к лифту он встретил сержанта Хейверс. Она просматривала пачку распечатанных листов, хмурясь и бормоча под нос ругательства. Увидев Линли, она остановилась, развернулась и приноровилась к его шагу.

— Мы куда-то едем? — поинтересовалась она. Линли достал из кармашка часы и открыл их. Без четверти пять.

— Вы, кажется, упоминали о вечеринке, назначенной на сегодняшний вечер? Вам не нужно к ней подготовиться?

— Скажите, сэр, что, черт побери, купить восьмилетней девочке? Куклу? Игру? Набор юного химика? Пружинный нож? Акварельные краски? Что? — Она закатила глаза, но лишь для пущего эффекта. Линли видел, что ей приятны эти хлопоты. — А, я могу подарить ей набор юного фокусника. Или костюм? Дети любят переодеваться, да? Я бы купила ей костюм.

— Во сколько начало? — спросил Линли, вызвав лифт.

— В семь. А военные игрушки? Модели автомобилей? Самолетов? Диски? Ей еще не рано слушать Стинга? Дэвида Боуи?

— Мне кажется, вам пора немедленно приступить к поиску подарка, — заметил Линли. Двери лифта открылись, он шагнул внутрь. И пока двери не закрылись, Барбара продолжала стоять, перечисляя все, что приходило ей на ум.

Интересно, подумал Линли, каково это быть столь беззаботным в пятницу вечером.

Крис Фарадей медленно шел вдоль Уорик-авеню, Бинз и Тост вприпрыжку бежали впереди. На углу улицы они послушно сели, ожидая команды: «Вперед, собаки!», по которой им следовало пересечь Уорик-плейс и продолжить путь до баржи, но команда все не поступала. Крис хорошо вышколил их, поэтому нарушение раз заведенного порядка смущало псов. Они выразили недоумение голосом — тявкнули, толкнулись друг о друга. Ткнулись в ноги хозяину.

Крис сознавал их присутствие и знал, что собаки хотят скорости и действия. И против ужина они не возражали бы и с резиновым мячиком поиграли. Но Крис был погружен в чтение «Ивнинг стандард».

Газета, которую он купил во время пробежки, излагала свой вариант истории, освещаемой с середины прошлой недели. Ей удалось обойти конкурентов с помощью снимков фоторепортера, который единственный из всех его коллег оказался на Собачьем острове и стал свидетелем того, как полиция пыталась задержать убегавшего от нее мальчика.

Крис сложил газету и сунул под мышку к остальным. Собаки побежали обратно на угол улицы. Виляя хвостами, они ждали команды. Он догнал их, огляделся, нет ли машин, произнес: «Вперед, собаки!», и они помчались привычным путем.

Ливи сидела там же, где он ее оставил — на палубе, на одном из парусиновых стульев, закутанная в одеяло. Она смотрела на остров Браунинга, на котором ивы тянули в воду и к земле зазеленевшие ветви. Никогда еще Ливи не казалась ему такой высохшей, словно предзнаменование того, что таили грядущие месяцы.

Когда Бинз и Тост, вбежав на палубу, обнюхали ее висящую как плеть левую руку, Ливи проснулась — она подняла голову и моргнула.

Крис положил газеты на палубу рядом с ней со словами:

— Ничего нового, Ливи.

Он пошел вниз за собачьими мисками, а она принялась читать.

Начиная с утра субботы она заставляла его покупать для нее все газеты. Она прочитывала их все, но не позволяла выбрасывать. А после визита полиции только попросила перенести их в ее комнату и сложить рядом с узкой кроватью. Последние несколько ночей, ворочаясь в ожидании сна, Крис смотрел на полосу света, отбрасываемую ее лампой на открытую дверь его комнаты и слушал, как Ливи тихонько переворачивает страницы газет, перечитывая их снова и снова. Он знал, что она читает. Только не знал, почему.

Она держала язык за зубами дольше, чем он мог предположить. Ливи всегда была человеком, который сначала выпалит все, что ей взбредет в голову, а потом пожалеет о сказанном. Поэтому поначалу он принял ее скрытность всего лишь за странную задумчивость — дескать, размышляет об обстоятельствах смерти Кеннета Флеминга, событии, затронувшем их всех. Но в конце концов она рассказала ему все, потому что у нее не было выбора. Он был в Кенсингтоне в воскресенье днем. Видел и слышал. Ему оставалось только мягко настаивать, чтобы она разделила с ним бремя правды. Когда же она это сделала, он увидел, насколько изменится теперь его собственная жизнь. Что и было, как это понял он, главной причиной, по которой поначалу она не хотела ему ничего говорить. Потому что знала: если она ему расскажет, он станет убеждать ее нарушить молчание. И тогда, и это знали они оба, они окажутся связанными до самой ее смерти. Никто из них не упоминал это последствие ее признания. Обсуждать очевидное не было нужды.