Глаза и уши режима: государственный политический контроль в Советской России, 1917–1928 - Измозик Владлен Семенович

Особенно важными для власти представлялись политические настроения рабочего класса. Официальная идеология постоянно подчеркивала, что коммунистическая партия «завоевала безраздельную поддержку со стороны всего пролетариата», а сама РКП «была и остается рабочей партией» [1164]. Действительно, как отмечалось выше, часть рабочего класса, при этом увеличивающаяся, в 1920‑х годах демонстрировала растущую поддержку коммунистической партии. Именно с партией, с ее руководством связывались положительные изменения, происходившие в течение 1920‑х годов: восстановление промышленности, рост зарплаты, социальные достижения и т. п. Вместе с тем материалы политического контроля свидетельствуют о неоднозначности и неустойчивости политических настроений в рабочей среде.

Информационный отчет Петроградского губкома в августе 1922 года отмечал, что «настроение рабочих и их отношение к Советской власти и коммунистической партии с внешней стороны можно считать лояльным и даже сочувственным», но «бывали случаи, когда на собраниях рабочие, молчаливо соглашавшиеся с докладчиком-коммунистом по какому-нибудь вопросу политического характера, быстро меняли свое отношение, как только выступал оппонент из оппозиционного или контрреволюционного лагеря» [1165].

Закрытые письма секретарей губкомов в начале 1924 года по большей части отмечали, что «за последние месяцы симпатии рабочих к партии несомненно выросли», но при этом на беспартийной рабоче-красноармейской конференции в Харькове, когда «один из красноармейцев произнес 4 политически оппозиционные речи <…> говорить ему давали больше, чем докладчику» [1166]. Эти колебания настроений в начале 1920‑х можно в какой-то степени отнести на счет экономических тягот: низкой зарплаты, несвоевременной ее выдачи и т. п.

Более важным, на наш взгляд, является то, что на протяжении последующих лет информационные сводки и доклады вынуждены были констатировать как характерную черту настроений промышленных рабочих их пассивное отношение к политическим проблемам. Примером этого может служить поведение рабочих крупнейших предприятий в ходе партийных дискуссий 1920‑х годов, являвшихся важнейшими внутриполитическими событиями. Когда в конце 1923 — начале 1924 года в верхах РКП(б) разгорелись яростные споры о «внутрипартийной демократии» и других насущных проблемах, спецсводки ОГПУ и информационные партийные сводки сообщали из Петрограда: «Дискуссией рабочие не интересуются. В перерывах говорят о делах семейных и экономических» (Металлический завод), «Рабочие мало обращают внимания на дискуссию» (завод имени Калинина), «Разговоры о дискуссии среди массы не ведутся» (завод «Красный выборжец»), «Рабочие дискуссией интересуются, но относятся к ней хладнокровно <…> В общем же, разговоры больше о получке» (завод «Красный путиловец»), «Рабочие за мнение ЦК, но особого значения дискуссии не придают» (завод «Красный арсенал»), «…отношение рабочей массы в целом к дискуссии о партстроительстве несколько пассивное» [1167].

Подобным же образом, по оценке Ленинградского ОГПУ, реагировали рабочие города на дискуссию, вспыхнувшую на XIV съезде ВКП(б): «Интерес проявили наиболее развитые рабочие, но и они в большинстве случаев не понимали сущности спора» [1168]. Может показаться, что такой оценке противоречит событие, произошедшее в январе 1926 года, когда в город после съезда прибыла группа из девяти членов ЦК (А. А. Андреев, К. Е. Ворошилов, М. И. Калинин, С. М. Киров, В. М. Молотов, Г. И. Петровский, Я. Э. Рудзутак, М. П. Томский, В. В. Шмидт) с задачей сменить руководство города.

Чаще всего в этой связи ссылаются на письмо С. М. Кирова Г. К. Орджоникидзе от 16 января 1926 года: «Здесь все приходится брать с боя! <…> Вчера были на „Треугольнике“. <…> Драка была невероятная. Характер собрания такой, какого я с октябрьских дней не только не видел, но даже не представлял, что может быть такое собрание членов Партии. Временами в отдельных частях собрания дело доходило до настоящего мордобоя!» [1169] Здесь происходит смешение нескольких разных моментов. Если к 1924 году партия насчитывала 446 тысяч членов, то на 1 ноября 1925 года — 1025 тысяч человек. Огромная масса вновь вступивших имела крайне невысокий общеобразовательный уровень. Высшее и среднее образование имели менее 10 % коммунистов. На XXI Ленинградской губпартконференции в январе 1925 года из 716 делегатов с решающим голосом 573 человека (80 %) имели низшее образование, 124 (17,5 %) — среднее и только 18 (2,5 %) — высшее [1170]. Проверка 230 тысяч членов партии, по словам Е. М. Ярославского в декабре 1925-го, «обнаружила величайшую политическую безграмотность» [1171]. Поэтому позволю высказать суждение, что эти жаркие схватки, о которых упоминают все авторы и сами участники дискуссий, объяснялись не убежденностью многих членов партии в правоте ленинградской делегации, а принципом «наших бьют». Едва ли с учетом уровня образования и политической грамотности эти люди понимали сущность теоретических разногласий на XIV съезде партии. Они защищали тех своих руководителей, которые по разным причинам пользовались авторитетом. Поэтому уже к концу января 1926 года смена партийного руководства в Ленинграде была практически закончена. Похожее безразличное отношение рабочей массы к высылке лидеров оппозиции в 1928 году отметили в своей информации многие партийные комитеты [1172].

Схожую пассивность рабочие массы проявили и на выборах в Советы, т. е. там, где формально им отводилась ведущая роль. Анализируя ход избирательной кампании в Тамбовской губернии в 1925–1926 годах, инструктор ЦК указывал на чрезвычайно слабую, граничащую с отрывом «связь рабочей массы с Советами» [1173]. Руководство Ленинградского совета, подводя итоги перевыборов Ленсовета в 1926 году, стремилось доказать, что «общественно-политическая активность трудящихся направлена в сторону роста доверия к партии». Но уже на следующей странице отчета признавалось, что «на многих крупных заводах цеховые собрания за отсутствием кворума созывались по 2–3 раза <…> многие покидали собрания („Красный Путиловец“: котельный цех — из 500 ч[еловек] явилось 100, железнодорожный — из 550 ч[еловек] осталось до конца 80)» [1174]. Нам представляется, что все эти материалы достаточно убедительно подкрепляют вывод английского историка Д. Хоскинга, что в 1920‑х годах «большинство рабочих относилось к партии, как <…> части структуры власти, с которой они принуждены иметь дело», а «оппозиция не пользовалась широкой поддержкой рабочего класса» [1175].

В целом к концу 1920‑х в обстановке нарастающих экономических трудностей, прежде всего продовольственных, в рабочей среде усиливались антиправительственные настроения. Информационные сводки в 1927–1928 годах в различных местах фиксировали такие высказывания: «Вы заставляете нас работать как у Форда, а платите как в Китае» (завод имени Владимира Ильича в Москве), «Партия 10 лет ведет нас неизвестно куда» (Глуховская фабрика имени Ленина), «Нам не дают хлеба, а мы молчим, надо действовать всем вместе» (Омск), «Пора делать вторую революцию, свернуть башки коммунистам и восстановить настоящее рабочее правительство» (завод № 40, Казань) [1176].