Маленькие женщины. Хорошие жены - Луиза Мэй Олкотт

упорядочился для Джо. Старые убеждения, которые продержались так долго, показались ей лучше новых. Бог не был слепой силой, и бессмертие было не красивой сказкой, а благословенным фактом. Она почувствовала, как будто у неё снова появилась твёрдая почва под ногами, и едва мистер Баэр оборвал речь, когда его переспорили, но ни на йоту не убедили, Джо захотелось захлопать в ладоши и поблагодарить его.

Она не сделала ни того, ни другого, но запомнила эту сцену и стала питать к профессору самое искреннее уважение, так как знала, что ему в тот момент стоило больших усилий высказаться, потому что его совесть не позволила ему промолчать. Она начала понимать, что характер – это более ценное достояние, чем деньги, положение, интеллект или красота, и считать, что если величие – это то, что один мудрый человек определил как «правду, уважение и доброжелание»[117], то её друг Фридрих Баэр был не просто хорошим, а великим человеком.

Эта вера крепла с каждым днём. Джо была дорога его оценка, она жаждала его уважения, хотела быть достойной его дружбы, и как раз тогда, когда её желание было самым искренним, она была близка к тому, чтобы потерять всё. Это началось с треуголки, потому что однажды вечером профессор пришёл в гостиную, чтобы дать Джо урок, в солдатской шляпе из газеты на голове, которую Тина надела на него, а он забыл её снять.

«Очевидно, он не смотрит в зеркало перед тем, как спуститься», – подумала Джо с улыбкой, когда он сказал: «Тобрый фечер» – и спокойно сел, совершенно не осознавая нелепого контраста между предметом занятий и головным убором, потому что он собирался прочитать ей «Смерть Валленштейна»[118].

Сначала она ничего ему не сказала о треуголке, потому что ей нравилось слышать его громкий, сердечный смех, когда случалось что-нибудь смешное, поэтому она предоставила ему самому обнаружить шляпу у себя на голове и вскоре забыла обо всём, потому что слушать, как немец читает Шиллера, – довольно увлекательное занятие. После чтения последовал урок, который был оживлённым, потому что Джо была в приподнятом настроении в тот вечер, и вид треуголки заставлял весёлые огоньки плясать в её глазах. Профессор не знал, что о ней думать, и наконец решил спросить с видом мягкого, но неотразимого удивления:

– Мис Марш, зачем вы смеётесь ф лицо своему учителю? Неужели вы совсем не уважаете меня, что так плохо себя ведёте?

– Как я могу быть почтительной, сэр, если вы забываете снять шляпу в помещении? – сказала Джо.

Подняв руку к голове, рассеянный профессор с серьёзным видом нащупал и снял маленькую треуголку, с минуту смотрел на неё, а затем запрокинул голову назад и засмеялся, как весёлая виолончель.

– Ах! Теперь я вижу, этот бесёнок Тина со своей шляпой выставила меня дураком. Ну, это ничего, но смотрите, если этот урок не заладится, вам тоже придётся надеть её.

Но через пару минут урок окончательно прервался, потому что мистер Баэр заметил картинку на треуголке и, развернув её, сказал с большим отвращением:

– Я хотел бы, чтобы эти газеты не появлялись в доме. Они не предназначены ни для детей, ни для молодых людей. Это нехорошо, я не терплю тех, кто наносит такой вред.

Джо взглянула на газетный лист и увидела симпатичную иллюстрацию, изображавшую сумасшедшего, мертвеца, злодея и гадюку. Ей не понравилась картинка, но побуждение, заставившее её перевернуть листок, было вызвано не брезгливостью, а страхом, так как на минуту ей показалось, что эта газета называется «Вулкан». Однако это была другая газета, и паника Джо утихла, когда она вспомнила, что, даже если бы это был «Вулкан» с одним из её рассказов, он не был подписан, что могло бы её выдать. Однако она сама себя выдала взглядом и румянцем, потому что, хотя профессор и был рассеянным человеком, он замечал гораздо больше, чем окружающие могли себе представить. Он знал, что Джо пишет, и не раз встречал её неподалёку от редакций газет, но, поскольку она никогда не говорила об этом, он не задавал вопросов, несмотря на сильное желание ознакомиться с её произведениями. Теперь ему пришло в голову, что она делает то, в чём ей стыдно признаться, и это его встревожило. Он не сказал себе: «Это не моё дело. Я не имею права ничего говорить», как поступили бы многие люди. Он помнил только, что она была молодой и бедной девушкой, живущей вдали от материнской любви и отеческой заботы, и его обуяло желание помочь – такой же быстрый и естественный порыв, как тот, который побудил бы его протянуть руку ребёнку, помогая ему выбраться из лужи. Всё это мгновенно промелькнуло у него в голове, хотя лицо его не отразило и следа этих мыслей, и к тому времени, когда газетный лист был перевёрнут, а нитка снова была вдета в иголку Джо, он тут же сказал совершенно непринуждённо, но очень серьёзно:

– Да, вы правы, что отбросили это. Я думаю, что хорошие молодые девушки не должны видеть такие вещи. Некоторым они кажутся приятными, но я бы скорее позволил своим мальчикам играть с порохом, чем читать этот газетный мусор.

– Возможно, всё не так уж плохо, просто глупо, знаете ли, и если есть спрос на такие вещи, я не вижу никакого вреда в том, чтобы это публиковать. Многие очень достойные люди честно зарабатывают на жизнь тем, что называют сенсационными рассказами, – сказала Джо, которая так энергично скребла по оборкам булавкой, что на ткани оставался ряд небольших борозд.

– Спрос есть и на виски, но я не думаю, что мы с вами захотим им торговать. Если бы эти достойные люди знали, какой вред они наносят, они бы не считали, что живут честно. Они не имеют права добавлять яд в леденцы и угощать ими малышей. Нет, они должны немного пораскинуть мозгами и скорее начать подметать грязь на улице, чем идти на такое.

Мистер Баэр говорил страстно и подошёл к камину, скомкав газетный лист в руках. Джо сидела неподвижно, выглядя так, словно огонь охватил её саму, потому что её щёки горели ещё долго после того, как треуголка превратилась в дым, который благополучно улетел в трубу.

– Мне бы очень хотелось послать за ней все остальные, – пробормотал профессор, отходя от камина с видом облегчения.

Джо подумала, какое яркое пламя разгорелось бы из стопки газет с её рассказами наверху, и почувствовала в этот момент, что её с трудом заработанные деньги лежат довольно тяжёлым грузом на её совести. Затем она решила себя утешить и подумала: «Мои рассказы не такие, они просто глупые, но никогда не были аморальными, так что не буду переживать», – и, взяв учебник, сказала с прилежным видом:

– Продолжим, сэр? Теперь я буду вести себя очень хорошо и учтиво.

– Буду на это надеяться, – вот и всё, что он ответил, но его слова значили больше, чем она могла себе представить, и от взгляда его серьёзных, добрых глаз она почувствовала, как будто слова «Еженедельник «Вулкан» были крупными буквами напечатаны у неё на лбу.

Как только она вошла в свою комнату, она достала свои газеты и внимательно перечитала каждый из своих рассказов. Будучи немного близоруким, мистер Баэр иногда надевал очки, Джо однажды примерила их, и с улыбкой отметила, как они хорошо увеличивают мелкий шрифт в её книге. Теперь на ней, казалось, тоже были духовные или нравственные очки профессора, потому что огрехи этих несчастных рассказов теперь ослепительно выделялись и приводили её в ужас.

«Это – писательский мусор, и скоро он станет ещё отвратительнее, если я продолжу в том же духе, потому что каждый из рассказов ещё более сенсационный, чем предыдущий. Я шла вперёд на ощупь, вредя себе и остальным, ради денег. Я знаю, что это так, потому что я не могу читать эту чушь трезво и серьёзно, не испытывая ужасного стыда, а что мне делать, если мои рассказы увидят дома или они попадут в руки мистеру Баэру?»

Джо бросило в жар от одной этой мысли, и она засунула всю пачку газет в печь, так что пламя чуть не полыхнуло вверх по трубе.

«Да, это лучшее место