Греческое сокровище - Ирвинг Стоун

Как бы то ни было, она будет хорошей женой, как подобает гречанке, будет восхищаться его детищем, жить в нем и, да помоги ей господь, управлять им в его отсутствие.

Когда Генри вышел на миг из комнаты. Софья тихо спросила Циллера:

— Господин Циллер, скажите, что может побудить человека построить себе один из самых больших дворцов Греции?

Циллер взглянул на Софью, и его темные глаза вспыхнули.

— Великие мужи должны строить великие здания.

— Как жилье или как памятник? Циллер не стал сглаживать утлы.

— И то, и другое. Можно жить с уютом и во дворце. Нелегко, но можно. Если, конечно, имеешь к этому склонность.

— Я не имею.

— Я догадываюсь об этом, госпожа Шлиман. Но вы будете царицей в «Палатах Илиона».

— У меня нет желания быть царицей.

Но Софья понимала и другое: этот дворец означает, что Генри решил насовсем поселиться в Афинах. Хотя они были так счастливы в Лондоне, Генри даже сказал тогда: «Почему бы не жить там, где нам рады?» — ей самой не хотелось жить нигде, кроме Греции. Она не просто любила родную землю, она чувствовала себя ее частицей, артерии, бегущие от сердца, не кончались в руках и ногах, а уходили в греческую почву, в воды Эгейского моря, откуда черпались ее жизненные силы. И чем великолепнее будут «Палаты Илиона», чем больше будут воплощать эллинскую идею, чем полнее Генри выразит в них самого себя, тем труднее будет ему расстаться с ними. Софья с облегчением заметила, что их новый дом будет ниже королевского дворца. Она-то знала, какую борьбу Генри выдержал сам с собой, чтобы выказать эту воспитанность. Генри страстно полюбил свой необыкновенный дом, он поможет ему снискать в Греции тот почет, о котором он так мечтал и который все не мог завоевать.

Что касается ее, Софьи, она постепенно привыкнет к этому дворцу. Генри будет приглашать в гости знаменитых людей со всего света, и не на один день. Вот почему на втором этаже несколько лишних спален. Когда его опять потянет куда глаза глядят, благо во все стороны из Афин уходят шоссейные, железные, морские дороги, она постарается быть радушной хозяйкой. Сколько раз в прошлом он присылал именитого гостя в свое отсутствие с подробным наставлением, как его принимать. И она видела себя наверху мраморной лестницы, встречающей пришельцев со всех концов земли, — и так будет еще двадцать или тридцать лет. Генри Шлиман будет хозяином «Палат Илиона», а она их рабыней. К счастью, раз в году бывает лето. И Софья улыбнулась, вспомнив о своем уютном доме в Кифисьи, осененном могучими деревьями на берегу говорливого ручья.

Теперь, когда «Микены» вышли в свет в Англии. Германии, Соединенных Штатах и скоро появятся во французском переводе, все помыслы Шлимана опять устремились к Трое. Узнав, что новый фирман будет подписан не раньше сентября, Генри опять потерял покой — помчался по делам в Париж, оттуда в Германию лечить ухо, затем в Лондон для беседы с сэром Остином Лейярдом, английским послом в Турции. Несколько дней провел в Афинах, полюбовался на сына, поиграл с ним и укатил на месяц в Итаку, надеясь обнаружить дворец Одиссея. В обоих кафе «Дарданелл» пошли разговоры, что Генри Шлиману везде хорошо, только не дома с женой и детьми. Софья нервничала: как объяснить досужим сплетникам, что бродяга Шлиман почти все пятьдесят шесть лет своей жизни только и делал, что колесил по свету, что удержать на месте его могли только раскопки.

Наконец фирман получен. Генри объявил, что едет копать всего на два месяца, до начала дождей. Удобного жилья на Гиссарлыке не было, и Софье пришлось остаться дома с детьми.

Но Софья недолго скучала — заболел ее брат Спирос. Его беспрестанно лихорадило, болела голова, он очень похудел и временами никого не узнавал. Врачи не могли поставить диагноз. Внезапно состояние его ухудшилось — парализовало левую сторону, нога и рука почти не двигались, губы перекосило. Врачи понимали, с ним что-то очень серьезное—опухоль или кровоизлияние, но ни исцелить, ни облегчить его страдания не могли. Софья была безутешна. Бедный Спирос, сначала на побегушках в отцовской мануфактурной лавке, а потом столько лет ее главная опора. Ему ведь только тридцать с небольшим, но вряд ли он когда-нибудь заведет свое дело.

Генри вернулся из Трои в начале декабря. В эти два месяца он, по его мнению, многое успел. Яннакису разрешили вернуться на раскопки, и он отремонтировал несколько построек на северном склоне Гиссарлыка: кладовую для хранения находок, единственный ключ от которой был у турецкого чиновника Кадри-бея: деревянный дом для вооруженных охранников, нанятых для охраны раскопа от разбойников, наводнивших Троаду. Построили также бараки для смотрителей, слуг и гостей; сарай для археологического снаряжения Шлимана, небольшую столовую, конюшню. Яннакис теперь крепко стоял на ногах и попросил у Шлимана жалованья 60 долларов в месяц—понимал, что незаменим. Он вызвал из Ренкёя своего брата, чтобы вдвоем открыть хлебную и винную лавку. Торговали они в кредит, но в убытке не оставались. Ведь Яннакис сам платил рабочим и у каждого вычитал задолженность. Наконец-то он выбился из бедности, опять обрел доброе имя и на сбереженные деньги собирался вскорости купить приглянувшуюся усадьбу.

Генри был доволен находками. По фирману он получал всего одну треть найденного; и Кадри-бей очень строго следил, чтобы при разделе Шлиману не доставалось самое лучшее. Но Шлиман и не пытался обмануть турок; он очень дорожил этим фирманом, рассчитывая продлить его действие на неограниченный срок. Среди находок были сосуды, наполненные золотыми бусинами, серьгами, пластинками, слитками. Благодаря его книгам, статьям, научным спорам Троя получила широкую известность. Туристы приезжали со всех уголков земного шара. Генри каждого водил по раскопу, давая пространные объяснения, убеждая в своей правоте. Самыми частыми гостями были моряки с английских военных кораблей, стоявших в Бесикском заливе. Фрэнк Калверт получил прощение английской королевы. Однажды турецкий султан посетил на своей яхте Чанаккале; дочь Калверта, юная девушка, преподнесла ему букет цветов и попросила замолвить словечко за отца перед королевой, когда султан встретится с ней для переговоров. И королева сменила гнев на милость, Фрэнк буквально воскрес. Он прискакал верхом в Гиссарлык поздравить Шлимана с микенскими находками.

— И больше не будет никаких споров о том, кто открыл Трою, — сказал он Шлиману. — Трою открыли вы!

Сгарые приятели обнялись. Фрэнк рассказал о своих планах начать раскопки в Ханай-тепе.

— Я пошлю туда необходимый инструмент и несколько моих лучших землекопов. — обещал, Шлиман.

Дома в Афинах Генри становился заботливым отцом. Два часа в день он учил Андромаху немецкому и французскому. С первой секунды появления на свет Агамемнон должен был спать с томиком Гомера под подушкой. А после крещения Генри прочитал сыну сто строк из «Илиады». Епископ Вимпос 1 приехал из Триполиса крестить младенца незадолго до отъезда Шлимана в Трою; крестным отцом был Иоаннис Сутсос, греческий посол в Петербурге в те далекие годы, когда там жили молодые Теоклетос Вимпос и Генри Шлиман. Какой радостной была встреча в Афинах старых друзей! По настоянию Генри за обеденным столом вместе с ним сидели оба его I ребенка. Хотя погода была холодная, Софья одевала детей по 1с и. не и все вместе ездили на прогулку за город. И самое главное — Генри опять стал пылким любовником, а Софья уже начала бояться, что муж охладел к ней.

Но у Генри появилась и еще одна любовь: доктор Рудольф Вирхов. всемирно известный медик, профессор патологоанато-мии в Берлинском университете, глава немецкой медицинской школы, возглавлявшей всю мировую медицину во второй половине века. Кроме того, Вирхов был членом муниципалитета Берлина и прусской комиссии по борьбе с голодом. Вирхов основывал политические партии, писал научные обозрения, был новатором во многих областях знания и выпускал сотни печатных трудов—монографий и книг по анатомии, антропологии, археологии.

Ни Генри, ни Софья никогда прежде не видали Вирхова, хотя Генри с ним переписывался и даже приглашал за свой счет в Троаду в 1872 или в 1873 году, зная, что доктор Вирхов увлекается доисторическим прошлым. Но тогда Вирхов был очень занят. Весной 1879 года Генри еще раз пригласил Вирхова на раскопки Трои. В этот раз, к его радости, приглашение было принято. Софья полагала, что Вирхова влечет в Трою единственно интерес к этому древнему городу. Но скоро она убедилась, что это не так. Генри писал Вирхову о затруднении с троянской коллекцией, которая уже год находилась в Кенсингтонском музее. Теперь музей просил увезти коллекцию, поскольку он готовил новую экспозицию.

— А почему ты не хочешь привезти ее обратно в Афины, где ей и надлежит быть? — спросила Софья.

— Пока еще рано. Может, удастся выставить ее в Лувре или в Петербурге…