Будущее - Дмитрий Глуховский

Опускаюсь — рвано, криво, громыхая мнущейся обшивкой — на какой-то крыше. Пинком распахиваю люк. Эллен остается внутри, плачет.

— Кто она?..

— Что?!

— Кто она, Ян? Ради кого ты стареешь? От кого у тебя ребенок?

— Откуда ты знаешь? Тебе он сказал, да?! Твой Эрих?!

Она глядит на меня из своего рухнувшего турболета, как волчица из логова.

— У тебя половина головы — седая, Ян.

— Да пошла ты! Какая тебе вообще разница?!

— Это несправедливо, — тихо говорит она, глаза блестят. — Это так несправедливо.

— Прекрати, Эллен, хватит! Я благодарен тебе за то, что ты…

— Замолчи. Замолчи. Уходи.

— Зачем ты так? Мне правда не все равно, что с тобой будет, ты…

— Со мной ничего не будет! Со мной никогда ничего не будет! Я буду торчать в своем роскошном пентхаусе, под стеклянной крышей, молодая и красивая, вечно, как гребаная муха в янтаре, и со мной никогда ничего не будет! Убирайся отсюда, слышишь?! Пошел вон!!!

Я жму плечами, как трусливый идиот, подчиняюсь приказу и отступаю.

— Ты не предлагал мне сбежать вместе… — шепчет она мне вслед, но я уже ее не слышу.

Прости меня, Эллен. Я не могу тебя спасти. Ты меня спасла — а мне нечем тебе отплатить. Мы просто баловались. Вместе злили твоего мужа. Ты скучала, я тебя развлекал. Нам некуда бежать вместе.

Падаю в лифте. А сам все стараюсь высчитать: пятнадцать лет плюс одиннадцать. Двадцать шесть. Столько лет прошло с исчезновения первой жены сенатора Шрейера. И столько же — со дня, когда меня доставили в интернат. Получается?

Моя мать — первая жена Эриха Шрейера? Ушедшая от него, найденная им — и… И пропавшая без вести? Если он бесплоден — почему тогда он называл меня своим сыном?

Нет, ничего не получается: мне же двадцать девять. Кажется.

Не хватает сил соображать. Не хватает сил добиваться правды, срочно искать Шрейера и пронзать его грудь священным копьем. Мне вкололи какой-то стимулятор, но всю ту мерзость, которой меня пичкали в тюрьме, он из меня не вычистил. Успокоительные и снотворные размешаны во всех жидкостях моего организма.

Я устал. Мне нужна небольшая передышка; хотя бы на миг снова почувствовать себя человеком.

Не думаю, что мой дом до сих пор мой: аренда не уплачивалась семь месяцев, там наверняка уже проживает какой-нибудь другой парень в маске. А на пороге такие же парни ждут не дождутся меня. Впрочем, с этой дрянью на ноге они могут достать меня где угодно.

Не понимаю, где мне искать убежища.

А ноги сами несут меня туда, где я находил себя раньше. В «Источник». Я просто хочу окунуться в эти воды, просто хочу закрыть глаза, увидеть смеющихся людей, хочу, чтобы клешни внутри меня разжались.

Да, в «Источник». Больше некуда.

Хоть я теперь и при бороде, людей не обманешь; они вперились в меня изумленно — видимо, вспоминают еще мой бенефис на съезде Партии. Кто-то норовит притронуться к моему коммуникатору своим, я отдергиваю руку. Всякие мошенники бывают.

Мой банковский счет еще не опустошен окончательно, и я могу позволить себе и вход в «Источник», и хороший обед.

Добираюсь до купален; голод дикий. Сначала перекус, потом отдых.

Выбираю место за круглым столиком у самого подножия знаменитого хрустального баобаба, великого дерева плотских наслаждений. По его ветвям текут вязкие соки похоти и любования, вожделения и удовлетворения; цветы-бассейны пульсируют, заманивая в себя людей.

В черепе гулко, плеск воды наливает его доверху. Жмурюсь на нарисованное горное солнце. Прохладный ветерок ерошит мои патлы.

Переливающееся табло: «Добро пожаловать в «Источник»! Сегодня 24 августа 2455 года»… Здесь все то же, что и год назад — или сколько времени прошло? — и то же, что будет тут через десять лет, и через сто, и через триста. Будут приходить сюда за баловством, за удовольствием, за играми те же божки, что и сейчас.

Заказываю себе стейк — и приносят превосходный; раньше я бы такой себе не позволил, но теперь откладывать на будущее, наверное, нет никакого смысла. Он тает во рту, посоленный идеально, я окунаю кусочки в перечный соус и никуда не тороплюсь. Доем — поднимусь на самый верх стеклянного дерева и пущусь вниз, от чаши к чаше. Буду просто смотреть по сторонам.

Почему я тут?

Пришел, чтобы отвлечь себя. Притвориться, будто я тот же; чтобы глазеть на этих беззаботных мальчиков и особенно девочек, на их прекрасные юные тела. Чтобы вспомнить, что я чувствовал при их виде раньше. Подпитаться их молодостью. И чтобы выбить из своей башки тот поцелуй с утопленником.

Точеные, стройные, загорелые, распластанные в прозрачных купелях — они плывут на месте, дотрагиваются друг до друга, сливаются ртами, и воздух пахнет сладкой плотью. Здесь это повсюду: молодость и притяжение.

Я смотрю на них — и на меня тоже смотрят любопытно.

Все с этим делом в порядке, дурак был тот студент, брат Раджа, который думал продавать в Европу трансляции с барселонскими блудницами… Как его там звали? Погоди-ка… Я вспоминаю кое-что и нащупываю в нагрудном кармане его визитку. «Хему Тирак. Порнобарон». Странное чувство. Словно я сижу за их столом, и старик Девендра жив и подпаивает меня своей жгучей о де ви, и бабка Чахна велит ему остановиться, и Радж хмурится — не с арабами ли мы, не за паков ли, и очкарик Хему заливает мне про то, как мы будем процветать, когда наладим наш с ним общий бизнес.

Ничего этого больше нет. И ничего уже не будет.

Стоит на месте того города стерильная Барселона, чистая, пустая и продезинфицированная, «Летучий Голландец», выброшенный на берег.

— Прошу прощения? — Кто-то кладет руку на мое плечо.

— У вас нет о де ви? — Я не оглядываюсь назад; не хочется выныривать.

— Извините, вам придется расплатиться и покинуть наши купальни.

— А?

Секьюрити в белом пляжном костюме, на груди — нашивка-логотип «Источника».

— Пожалуйста, расплатитесь и покиньте наши купальни.

— А в чем дело?

— Вы смущаете наших клиентов. Ваш вид… — Он кашляет.

— Мой вид?

— Вы находитесь вне возрастной группы, которую мы рады тут видеть. Нам еще предстоит выяснить, почему вас пропустили сюда.

— Какого черта? Мне двадцать девять…

Тут я понимаю: сейчас август, мой день рождения в июне. Да ведь мне уже тридцать. Всего тридцать.

— Стареющим людям вход в «Источник» воспрещен. Это делается, чтобы не задевать чувства клиентов. Мне следует позвать коллег?

— Не следует.

Я отпихиваю его, на ходу расплачиваюсь с официантом и пытаюсь вычислить среди купальщиков ту тварь, которая на меня заявила. Чем я им мешал?!

— Дайте хоть в сортир зайти! Я, между прочим, полную цену платил за вход!

— Очень сожалею, но такова политика нашего заведения…

В туалет я все же прорываюсь. Стою у зеркала, гляжусь в свое отражение — в первый раз за семь месяцев, блики в перископе тюремного экрана не в счет. Не признаю себя! Хватаюсь за волосы, за свою гриву, за свою бороду — впервые за долгие месяцы чувствуя, как оброс. Не верю. Подношу прядь к глазам — она серая, страшная. Эллен не пугала меня. Не преувеличивала. Мои виски выцвели, исстарились, тесным обручем сжимают голову; и в спутанной бороде — тоже соль.

Почему я так рано поседел?! Всего ведь полгода прошло — чуть больше…

Меня ведет, и вдруг прихватывает затылок — незнакомое ощущение, как будто раскаленный колпак прямо на мозг надели. Голова болит? С каких это пор?

Открываю кран, купаю лицо в холодной воде, не помогает ничем. Я не просыпаюсь, и голову не отпускает, и борода остается прореженной сединой, неопрятной. Надо побриться наголо, думаю я. Надо сбрить всю эту гадость, все эти заплесневелые водоросли.

Вот почему люди в тубе на меня так зыркали. А с коммуникатором они… Неужели хотели подать милостыню?

— Эй! Вы скоро там?

Нельзя бриться. С такой копной и с бородой до глаз система распознавания лиц может на мне срезаться, а если я буду голый, меня прищучат тут же. Есть, конечно, локационный браслет на ноге — но есть и умельцы, которые их наловчились срезать. Если меня до сих пор не забрали, может быть, я еще и успею таких отыскать.

— Эй! Не заставляйте меня стаскивать вас с унитаза!

Появляюсь — причесанный так красиво, как только сумел. Плюю ему под ноги.

— Да паш-шел ты!

На выходе эта гнида все-таки пихает меня в спину.

Забиваю в коммуникатор поиск ближайшей парикмахерской. Тремя ярусами ниже есть целый салон красоты. Отлично. Если красота мир спасет, то и меня выручит.

Башня «Престиж Плаза», в которой находится «Источник», — один сплошной развлекательный центр. Тысяча этажей магазинов, спа-центров, нейл-баров, игровых автоматов с прямым нейроподключением, тайского массажа с полным контактом, кафе с молекулярными соками, зон для курения, океанариумов с живыми акулами, виртуальными турагентствами и с банджо-джампингом на двести ярусов вниз головой. Все это дребезжит, жжется лазерными лучами-указками, мелькает всеми цветами видимого спектра, тренькает, надрывно поет голосами бессменных звезд эстрады и героев видеоигр. Толпа — яркие летние маечки, бицепсы-трицепсы, юбки до пупа, пестрый бриолин, отчаянная косметика, крепкие девчачьи груди силуэтами под обтягивающей тканью — праздная, гулящая. Я бреду сквозь них, весь утыканный их взглядами, как святой Себастьян стрелами язычников. Чувствуют во мне чужака.