Особое мнение (Сборник) - Филип Дик

— Действуй, Джим-Джем, — сказала Пегги. — Ты сможешь подать это интересно — да ты все что угодно можешь подать интересно. Я сейчас же звоню в Белый дом. Как ты думаешь, он уже туда добрался?

— Да нет, — вмешался Файнберг, — скорее всего, он еще в Чикаго, в штаб-квартире своего профсоюза. Попробуй позвонить туда. Профсоюз гражданских правительственных служащих, восточная секция.

Пегги подняла трубку и начала торопливо крутить диск телефона.

В семь утра Максимилиан Фишер проснулся от каких-то непонятных звуков; приподняв с подушки голову, он начал разбирать во все нараставшем гвалте сперва визгливый голос домохозяйки, а затем и другие голоса — мужские и вроде как незнакомые. Он помотал головой, чтобы стряхнуть остатки сна, и сел, стараясь перемещать немалую свою тушу как можно более плавно, без рывков и излишних усилий. Что бы там ни произошло, он не намеревался гнать спешку, — а то ведь доктор каждый раз говорит: не перенапрягайтесь и не перенапрягайтесь, у вас и так сердце увеличено, нужно беречь его от чрезмерной перегрузки. Макс медленно встал и начал спокойно, неторопливо одеваться.

«Ну точно, опять приперлись за взносом в какой-нибудь там свой фонд, — объяснил он себе происходящее. — Очень на этих мужиков похоже. Только что-то они сегодня рановато. — Он не чувствовал ни малейшей тревоги. — Я на прекрасном счету и связи тоже имею. Так что, — твердо подытожил он, — черта ли мне бояться».

Макс аккуратно застегнул все пуговки на своей любимой, в зеленую с розовым полоску, шелковой рубашке.

«Одежда должна быть классной», — думал он, сумев наконец согнуться достаточно сильно, чтобы натянуть на ноги аутентичные, из настоящей искусственной замши танцевальные мокасины.

«Нужно быть готовым говорить с ними на равных, — думал он, приглаживая перед зеркалом и с детства-то жидковатые, а за последнее время и вовсе поредевшие волосы. — Если они захотят вытрясти из меня слишком уж много, я стукну на них прямо Пэту Ноблу, в его Нью-Йоркское работодательное бюро, ну точно стукну, я не намерен мириться со всеми этими ихними закидонами, тоже мне мальчика нашли, я записался в союз, когда они все еще в пеленки мочились».

— Фишер, — проорал голос из соседней комнаты, — одевайся и пошли. Мы нашли тебе работу по душе. Прямо сегодня и приступишь.

Слово «работа» вызвало у Макса Фишера двойственные чувства, он не знал радоваться или плакать. К описываемому моменту он уже больше года кормился от профсоюзного фонда — как и большинство его знакомых. И вдруг — на тебе, пожалуйста. «Ну вот, — подумал он с тоской, — приехали. А если это тяжелая работа, ну, вроде, если там надо много нагибаться или бегать всю дорогу туда-сюда?» В нем вскипала злость. Ну это ж надо такую подлянку человеку устроить, то есть в смысле, что они о себе думают?

— Послушайте, — начал он, открывая дверь, но профбоссы отнюдь не намеревались что-то там слушать.

— Пакуй вещички, Фишер, — оборвал Макса один из них, наверное — главный. — Гэс Шатц отбросил коньки, так что ты теперь едешь в Вашингтон и становишься резервистом номер раз, и все это надо по-быстрому, пока они там не прикрыли это место, а то потом придется бастовать или в суд на них подавать. А кому это надо? Мы хотим заполнить вакансию тихо и спокойно, без никаких неприятностей, ясно? Сделать переход таким гладким, чтобы никто, считай, и не заметил.

— А какая ставка? — прищурился Мак.

— Ты не в таком положении, чтобы что-то там решать, — отрезал профбосс, — тебя отобрали. Мы же в пять минут можем снять тебя с профсоюзного пособия. Пойдешь на улицу, будешь искать работу, тебе что, этого хочется? Да и кто тебя возьмет, в твоем-то возрасте.

— А ты на меня бочку не кати, — взорвался Макс. — Я вот сейчас подниму эту трубку и позвоню Пэту Ноблу… Тем временем остальные профсоюзники скидывали в кучу его барахло.

— Мы поможем тебе собраться. Пэт хочет, чтобы к десяти ты уже сидел в Белом доме.

— Пэт! — убито повторил Макс. Его предали, продали ни за грош.

Профсоюзники, вытаскивавшие из чулана Максовы чемоданы, ухмыльнулись.

Вскоре они уже неслись на монорейле по бескрайним равнинам Среднего Запада. Максимилиан Фишер мрачно смотрел на поля, леса и прочие сельские радости, с головокружительной скоростью мелькавшие за окном; он не разговаривал с конвоировавшими его чиновниками, предпочитая снова и снова обдумывать сложившуюся ситуацию. Что ему известно про резервный пост номер один? Рабочий день начинается в 8:00 утра — это он вроде бы где-то читал. А еще — что в Белом доме всегда пропасть туристов, желающих хоть краешком глаза взглянуть на Юницефалон 40-Д, а среди тех туристов чуть не половина школьники… а Макс ненавидел детей, потому что они всегда показывали на него пальцем и смеялись из-за его… ну, скажем, веса. А теперь это что же получается — они будут проходить мимо него тысячами, нескончаемым, как говорится, потоком, и никуда от них не убежишь, потому что он должен быть на рабочем месте! Согласно закону резервный президент не имеет права удаляться от Юницефалона более чем на сто ярдов ни днем ни ночью, и не сто даже вроде, а пятьдесят. Так или сяк, но ему придется считай что сидеть верхом на этом гомеостатическом проблеморазрешательном комплексе на случай, если тот вдруг откажет.

«А я вот возьму и потрачу это время с пользой, — решил Макс. — Пройду, скажем, телевизионный курс государственного управления — так, на всякий пожарный».

Повернувшись к профсоюзному чиновнику, сидевшему от него одесную, без пяти минут президент Соединенных Штатов спросил:

— Послушай, любезный сочлен, эта работенка, которую вы мне там подыскали, она дает какие-нибудь реальные права? Это, значит, в смысле, могу ли я…

— Работа себе и работа. Профсоюзная. Точно такая же, как и все профсоюзные работы, — устало объяснил чиновник. — Ты сидишь, подстраховываешь, считаться. Ты что, так давно на пособии, что все уже перезабыл? Слышь, — он толкнул локтем одного из своих товарищей, — этот Фишер желает знать, какие властные права дает ему эта работа. — Профсоюзники дружно расхохотались.

— А знаешь, Фишер, — сказал другой из них, — когда ты малость обживешься в Белом доме, получишь в полное свое распоряжение стул и кровать, договоришься насчет еды, постирушек и когда смотреть телевизор, почему бы тебе не забежать тогда к Юницефалону 40-Д ну и вроде как поскулить немного — поскулишь, поскребешь пол, глядишь, он тебя и заметит.

— Кончай трепаться, — обиженно пробубнил Макс.

— А потом, — невозмутимо продолжал чиновник, — ты вроде как скажешь: — «Слышь, Юницефалон, я вроде как твой кореш. Ты — мне, я — тебе. Ты издаешь для меня какое-нибудь постановление, а я…»

— А он-то чего может взамен? — поинтересовался другой чиновник.

— Позабавить. Он может рассказать Юницефалону историю своей жизни, как он родился в бедной семье и учился на медные деньги, как прилежно и неустанно смотрел телевизор и получил через то серьезное образование, как собственными своими силами, без чьей-либо помощи поднялся из нищеты и безвестности до — вы только послушайте — поста, — чиновник презрительно фыркнул, — резервного президента.

Макс покраснел и мрачно уставился в окно.

Изо всех многочисленных помещений Белого дома Максимилиану Фишеру отводилась одна маленькая комната, принадлежавшая прежде Гэсу Шатцу. Все старые автомобильные журналы были уже куда-то убраны, однако на стенках осталось несколько прикнопленных картинок — «Вольво С-122» 1963 года, «Пежо 403» 1957 года и прочая классика дней давно минувших. На опустевшей книжной полке Макс обнаружил пластмассовую, ручной работы модель двухдверного «Студебекера Старлайт» 1950 года, каждая деталь миниатюрного автомобильчика была вырезана с любовной тщательностью. — Он так и загнулся с этой штуковиной в руках, — сказал один из профсоюзных чиновников, опуская на пол Максов чемодан. — Гэс наизусть знал каждый, какой только есть, факт про эти древние дотурбинные машины — прямо не мужик, а бездонный кладезь бессмысленных знаний.

Макс молча кивнул.

— А ты-то сам придумал, чем ты тут займешься? — не отставал чиновник.

— Кой хрен, — проворчал Макс, — у меня что, время было чего-то там придумывать? Вот осмотрюсь здесь и решу.

Он подцепил с полки «студебекер» и зачем-то посмотрел, что у него снизу, между колес. Чувствуя острое желание расшибить модель о стенку, он аккуратно поставил ее на прежнее место и отвернулся.

— А то делай шар из аптечных резинок, — предложил чиновник.

— Чего?

— Этот резервный, что до Гэса, Луи какой-то там, странная такая фамилия, так он собирал аптечные резинки, сделал из них здоровенный шар, с целый дом размером. Ну никак мне фамилию не вспомнить… Но когда он помер, шар отдали в Смитсонианский институт, он и сейчас там.