Дом душ - Артур Ллевелин Мэйчен

освещала бумаги, лежащие грудой на секретере прошлого века, с латунными ручками, однако прочая обстановка представляла собой смутные очертания среди теней; я лишь увидел, что потолок в комнате низкий, а сама она длинная и заполненная неясными предметами – возможно, мебелью. Мистер Матиас сел во второе кресло и, рассеянно посмотрев на меня, улыбнулся в своей причудливой манере. Мне бросилось в глаза то, как тщательно он выбрит и какие у него белые губы. Я прикинул, что ему может быть от пятидесяти до шестидесяти лет.

– Теперь, когда я привел вас сюда, – начал он, – измучаю своим хобби. Вы знали, что я коллекционер? О да, я посвятил много лет коллекционированию диковинок, которые, на мой взгляд, воистину диковинные. Но нам потребуется свет получше.

Он вышел на середину комнаты и зажег лампу, свисающую с потолка; фитиль вспыхнул ярким пламенем – и оказалось, что в каждом уголке притаилось нечто ужасное. Громадные деревянные рамы со сложными механизмами из тросов и блоков стояли у стены; колесо странной формы соседствовало с чем-то вроде гигантского рашпера; на столиках сверкали стальные инструменты, как будто разложенные непосредственно перед грядущим использованием; грозный винт и тиски отбрасывали уродливые тени, а в дальнем углу виднелась пила с жуткими кривыми зубьями.

– Да, – сказал мистер Матиас, – это действительно орудия пыток, несущие муки и смерть. Одни, – рискну заметить, многие – побывали в употреблении; другие представляют собой копии по древним образцам. Ножи использовались для снятия кожи; рама – дыба, превосходный образец. Посмотрите на вон ту штуковину; она родом из Венеции. Этакий ошейник, похожий на большую подкову, да? Видите ли, пациента – назовем его так – усаживали весьма удобным образом и аккуратно надевали «подкову» ему на шею. Затем два конца соединяли шелковой тесьмой, и палач начинал крутить приделанную к ней рукоять. Тесьма укорачивалась, постепенно сжимая «подкову», и рукоять крутили до тех пор, пока человек не испускал дух. Все это происходило без лишнего шума, в одной из тех странных каморок под свинцовой крышей.[128] Но таковы европейские штуковины; жители Востока, конечно, гораздо изобретательнее. Это китайские приспособления; слышали о «Тяжелой смерти»? Вот оно, мое хобби. Знаете, я часто сижу здесь часами и созерцаю свою коллекцию. Я как будто вижу лица страдальцев, искаженные агонией и мокрые от предсмертного пота; они отчетливо проступают из мрака, и я слышу отголоски криков о пощаде. Но должен показать вам последнее приобретение. Пройдемте в соседнюю комнату.

Я последовал за мистером Матиасом. Усталость от прогулки, поздний час и странность происходящего внушили мне, что я сплю; меня ничто не удивило бы сверх меры. Вторая комната, как и первая, оказалась заставлена жуткими инструментами; но под лампой виднелся деревянный помост, на котором стояло изваяние. Большая статуя обнаженной женщины, выполненная из зеленой бронзы; ее руки были раскинуты, а на губах играла улыбка. Она могла быть Венерой, если бы не взгляд – злобный и пророчащий смерть.

Мистер Матиас самодовольно уставился на эту штуковину.

– Настоящее произведение искусства, вы согласны? – спросил он. – Как видите, сделана из бронзы, но давным-давно поименована «Железной девой». Я получил ее из Германии и распаковал сегодня днем; у меня даже не было времени прочитать сопроводительное письмо. Видите крошечный бугорок между грудями? Итак, жертву привязывали к Деве, тем самым нажимая на бугорок, и ее руки медленно сжимались вокруг шеи приговоренного. Сами понимаете, каков был результат.

Говоря это, мистер Матиас ласково похлопал фигуру. Я отвернулся, меня затошнило при виде этого человека и его отвратительного сокровища. Раздался тихий щелчок, на который я едва ли обратил внимание; он был ненамного громче звука, с которым движется стрелка часов; затем я услышал внезапное жужжание, шум работающего механизма, и обернулся. В жизни не забуду ту кошмарную агонию, что исказила лицо Матиаса, когда безжалостные руки сомкнулись на его шее; он отчаянно пытался спастись, как зверь в западне, а потом раздался крик, переходящий в сдавленный стон. Жужжание сменилось звучным гулом. Я всячески пытался разъять бронзовые руки, но оказался бессилен. Голова статуи медленно наклонилась, и ее зеленые губы прильнули к губам Матиаса.

Конечно, мне пришлось принять участие в расследовании. Письмо, сопровождавшее статую, нашли нераспечатанным на столе в кабинете. Немецкая дилерская фирма предупредила клиента о предельной осторожности с «Железной девой», ибо инструмент был полностью готов к использованию.

Несколько недель кряду мистер Бертон радовал Дайсона приятными беседами, разнообразными анекдотами и повестями об удивительных приключениях. Но в конце концов он исчез так же внезапно, как появился, и во время последнего визита исхитрился украсть копию «Анатомии» за авторством своего однофамильца[129]. Дайсон, поразмыслив над изуверским нарушением права собственности и кое-какими вопиющими разногласиями в речах пропавшего друга, пришел к выводу, что его истории были выдумками, а «Железная дева» представляла собой фантазм, рожденный богатым воображением.

Затворник из Бейсуотера

Среди множества друзей, коим время от времени выпадало удовольствие пообщаться с мистером Дайсоном, был некий мистер Эдгар Рассел, невезучий писатель-реалист, обитавший в маленькой задней комнате на третьем этаже дома в Абингдон-Гроув, Ноттинг-Хилл. Свернув с главной улицы и пройдя всего лишь несколько шагов, любой путник внезапно осознавал, что на него снизошла некая разновидность покоя, дремотное умиротворение, от которого возникало желание слоняться без дела; и такая атмосфера в Абингдон-Гроув царила постоянно. Здания стояли чуть поодаль от дороги, в палисадниках в назначенный природой срок цвела сирень, бобовник и кроваво-красный боярышник, какой-то старый дом на соседней улице сохранил с задней стороны достаточно большой, огороженный стеной сад, откуда после дождей в начале лета доносился приятный аромат зелени, а старые вязы лелеяли воспоминания о просторных полях, и еще было где погулять по мягкой травке. Дома в Абингдон-Гроув, в основном, построили лет тридцать пять назад, в период невразумительной моды на стукко; достаточно крепкое, годное жилье для людей со средним достатком; многие сдавались внаем, и объявления «Меблированные апартаменты» над дверью были частой деталью пейзажа. В одном из таких домов вполне приличного вида и обосновался мистер Рассел; ибо он считал грязь и убожество Граб-стрит[130] пережитком старины и попросту враньем, а сам предпочитал жить там, где можно любоваться зеленью из окна. И в самом деле, из комнаты открывался великолепный вид на длинный ряд садов, а в летние месяцы шеренга тополей прикрывала унылые задворки Уилтон-стрит. Мистер Рассел питался большей частью хлебом и чаем, ибо его средства были наискромнейшими; но когда в гости приходил Дайсон, хозяин посылал слугу за шестипенсовым элем и не жалел для друга