Ротмистр - Евгений Акуленко

— Что ж так?.. — Савка нахмурился. — Будто помои… Но, встретившись с супругой взглядом, спорить не стал. С Евдокией вообще спорить бесполезно, все одно, по-своему сделает.

— Распорядись-ка заложить экипаж, — велела Евдокия лакею. — Да поживей!.. Прокатиться поедем. Погоды чудесные стоят…

— Ох ты, — запричитала нянька, — кататься! В такую-то холодину… Застудите ребеночка…

— Вот и одень его потеплей. Да сама оденься.

— Чего случилось-то? — встревожился Савка. За несколько лет он научился разбираться в супружнице. Коли она решительная и собранная, как сейчас, жди беды. На ровном месте пылить не станет.

— Да ничего не случилось… Слава Богу, — Евдокия пригладила мужу непослушный вихор. — Собирайся, мил друг. Да саквояж, вот, возьми!.. Там припасла я кой-чего… Перебиться на дорогу…

— Тьфу! — всплеснул руками Савка. — Почаевничали!..

Маршрут для прогулки Евдокия выбрала престранный. Нет бы в лес податься, в домик охотничий, или на санках с гор погонять, кровь развеять. Куда там! Велела на вокзал гнать, на железнодорожную станцию. По пути не сворачивая боле никуда, только кучера сгоняла с ворохом конвертов на почту. Савка то ли со злости, то ли с пустых переживаний, то ли с воздуха морозного все больше обнаруживал в душе тоску, а в желудке пустоту сосущую, вещи, надо отметить, неразрывные и взаимосвязанные. Оно и понятно, ведь даже позавтракать толком не успели. И с каждой отмерянной верстой пухлый чемоданчик все более притягивал Савкин взор на предмет проверить внутренне содержимое. Все не березовый веник там, все, наверное, чего съестное. Сальцо копченое, например, в чесночной крошке или напластанный тонкими ломтями окорок, или краснорыбица, эдакая нежнейшая, на масляную подушку и хрустящую булочку уложенная… Евдокия с коляски спрыгнула и из виду скрылась по надобностям каким-то своим, ни полслова не сказав, нянька колыбельную заныла, убаюкивая ребенка. Грустно Савке сделалось, хоть плачь. Потянулась рука в саквояж сама собой. Уцепились пальцы за что-то плотное, увесистое, в воображении показавшимся шматком свиной ветчинки, розовой, с прожилками, да на ржаной корочке. Только вместо вожделенного бутерброда извлек Савка на свет толстенную пачку купюр. Покрутил в недоумении, помял, к носу поднес, даже кончик прикусил украдкой – ветчиной и не пахнет. Деньги! Самые что ни наесть натуральные! Открыл Савка саквояж, а там…

— Ты ба, милый, вокруг содержимым-то не светил, — подле образовалась Евдокия, в излюбленной манере своей изогнула бровь. — У нас народец лихой, и из-за рубля могут дубинкой приложить, не то что…

— Стало быть ты только ассигнаций припасла, — Савка не пытался скрыть разочарования.

— Да господь с тобой! Бумага только сверху, на мелкие траты. Есть царской чеканки немного, а так, в основном – камни, алмазы в огранке … Ты поспешай, любезный, вон подходит поезд-то наш…

— Поезд? — Савка сглотнул. — Это куда ж мы?..

Евдокия молчала. Сегодня кто-то умудрился подсыпать в утренний какао лошадиную дозу яда на основе цианида. Объяснять Савке, что давешний семейный завтрак мог стать последним, она не стала. Коли убийца проник в дом, впору менять дом. Евдокия жалела, что промедлила, что не укатила в неизвестном направлении сразу же после неосмотрительного и преждевременного контакта Ревина с местными. И старалась не думать, что произошло бы, разминись она с той злополучной кастрюлей отравы. Евдокия даже не стала тратить время, чтобы вычислить виновника. Не справился один, повезет второму. Или третьему… Рано или поздно. Болтаться приманкой у всех на виду самонадеянно и глупо. Ее не шайка разбойничья ищет, и не силы враждебного государства, а структура куда более весомая и грозная, осведомленная, к тому же, кто она и откуда. Евдокия спрячется, спутает следы, пропадет из виду. Она умеет. Евдокия улыбнулась виновато, пробормотала, разведя руками.

— Тут не штука куда…Важно, что отсюда…

Пробили склянки. На перроне сгустился разномастный люд, встречающие, отъезжающие, торговки, лотошники. Кренясь, таскали кладь носильщики, двое городовых поволокли за шкирку пойманного воришку. Шипя и отплевываясь паром, прикатил залепленный снежной мукой паровоз, взвизгнул истошно гудком и со стоном остановился. Евдокия шла впереди, не сковывая себя церемониями, время от времени прокладывала дорогу саквояжем. Следом поспевал Савка, принявший ребятенка на руки, семенила нянька. Их брали в клещи трое, брали профессионально, грамотно. Двое двигались наперерез, один подбирался сзади. Дворника в белом фартуке поверх тулупа Евдокия приметила давно. Тот держался на отдалении, словно хвост, и едва Евдокия останавливалась, принимался то отирать рукавицей бляху, то сосредоточенно ковырял метелкой что-то ведомое ему одному. Слева заходил румяный парень в расстегнутом, несмотря на мороз, полушубке и сбитой на затылок шапке, деланый простачок с нацепленной ухмылкой. Этому, скорее всего, отведена роль пристать с каким-нибудь вопросом или затеять ссору. Эти двое – шелупонь, вероятно из местных уголовников. Их дело – отвлечь внимание да заслонить действо от посторонних глаз. Вот неприметный субъект, догонявший сзади, куда серьезнее. Весь какой-то серый, блеклый, скользнешь по такому глазами и тут же забудешь. Гуляет себе, вроде, без спешки, а с каждым шагом все ближе. Бить станет именно он, со спины, чем-то длинным и узким, вроде стилета, что прячет в рукаве. У этого за плечами школы, о которых можно лишь гадать. Был еще и четвертый, респектабельный господин в бобровой шубе, отирающийся поодаль. Этот – наблюдатель. Собственного участия он не планирует, но может вмешаться, коли что-то пойдет не так. Неизвестным убийцам требовалось отдать должное. Евдокия пробыла на вокзале не более часа, но за это время ее успели отыскать снова. Либо и вовсе не упускали из виду. Только на первый взгляд: в толпе, значит у всех на глазах. На самом деле, толпа – наилучшая среда для скрытного нападения. Не чересчур плотная давка, не застывшая недвижно масса, как в церкви, например, на панихиде, а пестрая, живая толчея, где видно только спину спереди да мельтешенье ног, где можно затеряться лишь отступив шаг в сторону.

— В вагон! — распорядилась Евдокия.

— Так еще же не наш! — воспротивился Савка. — Дальше нам…

Евдокия едва ли не силком впихнула мужа в тамбур, оказавшись с нападающими лицом к лицу. Двое подперли с боков, "дворник" вцепился в саквояж, с силой потянул, парень попытался зажать рот. Играть в перетягивание Евдокия не стала, ей сейчас багаж без надобности, выпустила ручку, и, выскользнув из неуклюжего захвата, оказалась напротив неприметного субъекта, успевшего выпростать из рукава шильце на деревянной ручке, длины изрядной, дюймов не менее семи. Таким в сердце угадал и все, тихо, быстро, крови нет и прокол не сразу разглядишь. Но серый типчик был не так прост, чтобы метить банально в сердце. Судя по характерному охвату рукояти и высоко отведенному локтю, целил он не куда-нибудь, а в основание затылка. Удар чрезвычайно сложный, но противнику не оставляющий не единого шанса, поскольку лезвие входит прямиком в мозг. Да и шило, Евдокия повела носом, не простое, смазанное какой-то ядовитой дрянью. Типчик на мгновение встретился с Евдокией глазами и… спешно ретировался. Прекрасно понимая, что его оружие не стилет, не яд, не навыки боя, а возможность единственного внезапного удара. Утерянная возможность. Более противопоставить скауту ему нечего. Скрыться убийце Евдокия не дала. Хрупкие женские пальчики на подбородке – последнее что почувствовал серый типчик, прежде чем эти пальчики с неженской силой и отвратительным хрустом свернули ему шею. Тело еще не коснулось земли, а Евдокия умудрилась перехватить опасное шильце и хладнокровно всадила его в область груди парню, что тянул из кармана полушубка револьвер. Румянец разом схлынул с лица, парень обмяк и стал заваливаться вперед, будто полез обниматься.